Анна и Новицкая успели предупредить Дунина. Несмотря на то что он сильно хромал и при каждом движении корчился от боли, его занесли в список отправляемых в лагерь.
У стоявшего рядом с ним поручика Зелинского рука была еще в гипсе, и он рассчитывал, что его оставят. Когда же услышал, что годен для эвакуации и должен быть готов в течение получаса, побледнел и только без конца повторял:
— Я? Как же так? Я?
— Да, вы, — сказал переводчик и замолчал, ожидая ответа.
Но вдруг произошло непредвиденное. Поручик крикнул: «Нет!» — и метнулся к полуоткрытому окну. Распахнул его здоровой рукой, вскочил на подоконник и бросился вниз, на замощенную аллею. Немецкие врачи, подбежав к окну, увидели внизу распластанное на земле неподвижное тело. Затрещал пулемет, но пули решетили уже мертвеца.
Обер-врач, возглавлявший комиссию, пробормотал сквозь зубы проклятие и быстро направился в другие палаты. Там отбор проходил уже более поверхностно. И все же грузовики и санитарные машины отъехали переполненные, увозя двести с лишним раненых офицеров. Несколько десятков из них жандармы вынесли на носилках. Все происходившее разительно отличалось от эвакуации пятимесячной давности: тогда остающиеся проклинали отъезжавших, теперь же раненые, которых вынудили покинуть госпиталь, расставались с ним в отчаянии, охваченные дурными предчувствиями.
Поручик Дунин садился в санитарную машину последним. Прощаясь с Новицкой и Анной, он мрачно сказал:
— Получается, вы спасли мне жизнь для того, чтобы я гнил в лагере. Поручик Зелинский по крайней мере сказал свое «нет!».
Быстрым движением Новицкая приложила руку к его губам.
— Не надо так. Вы должны вернуться. Вы еще будете нужны.
— Кому? — с горечью спросил Дунин.
— Всем нам. А может, и этому городу тоже?
Она тогда не знала, что говорит с человеком, который годы спустя восстановит из руин варшавский кафедральный собор.
Когда вечером Анна рассказывала Адаму о трагической отправке раненых в лагеря, к ним зашел Павел.
— Что будешь пить: липовый чай или яблочный? — спросила его Анна.
Павла передернуло от отвращения, и вдруг он взорвался:
— Мерзость! Все: еда, питье! Суррогат, везде суррогат! Я зашел к вам выговориться, посоветоваться. Хоть вы меня не травите!
Это было так на него не похоже, что Адам спросил:
— Случилось что-нибудь?
Павел, стараясь взять себя в руки, зашагал по своему обыкновению по загроможденной вещами комнате и наконец сказал:
— Есть возможность узнать что-нибудь о Пауле. Но я бы предпочел, чтоб такой возможности не было.
— Павел, ты что?
— Да, да! Уже до этого дошло! Мне казалось, по крайней мере то, что я делаю в подполье, не является суррогатом, что люди там испытанные, настоящие. А со стороны это, наверное, выглядит иначе, так как неожиданно… из Франции пришел приказ: «Доктор» — Токаревский — должен передать командование заместителю, а сам перейти восточную границу и создать там новую антинемецкую подпольную сеть.
— Ты говорил, что генерал Токаревский был назначен командующим подпольной армией самим Руммелем еще в сентябре.
— Да, а теперь его отстранили. Не знаю, то ли по злобе, то ли потому, что он санационный офицер. Сикорский приказал — и все тут. Бросай начатую работу, привлеченных к делу людей и иди за Буг. Зачем? Там уже нет тех, кого мы знаем, кто мог бы помочь. И никаких шансов на организацию сопротивления, на создание подполья.
— Ты начал о Пауле. Какое это имеет к ней отношение?
Павел долго молчал, не сводя глаз с мерцающего огонька карбидной лампы, и наконец произнес:
— Вот-вот. Еще и это. Мелкие, личные дела, пристегнутые к большому, обреченному на провал. С генералом идут три связные. С одной из них я знаком, и, поскольку она должна вернуться и сообщить, как прошла переброска через границу, я дал ей адрес Хуберта. На случай, если Толимиры остались у себя в имении, а это, скорее всего, так, ибо немцев не интересуют маленькие усадьбы. Был бы хороший пункт связи для Токаревского. И я надеюсь… Есть у меня слабая надежда, что Паула из Люблина пыталась пробраться к Хуберту, в деревню…
— К Хуберту? Мне это не приходило в голову. А ведь все очень логично: именно там должны были закончиться ее сентябрьские скитания.