— На каком?
— Осталась только Россия. Но захочется ли Гитлеру повторять ошибки Наполеона? И зачем ему это, если пакт Риббентроп — Молотов охраняет Германию от нападения с той стороны?
— А правда ли, что наша разведка установила, будто в генерал-губернаторство прибывают новые дивизии вермахта и СС, и передала эти сведения в Англию? — спросил Адам.
— Ты думаешь, я сказал бы «да», если б даже знал? Чем меньше об этом говорить, тем лучше. Несомненно одно: русские или считают, что Германия не разорвет пакта о ненападении, или не верят, что гитлеровские войска пойдут путем Наполеона. Скорее всего, они полагают, что удар немцев будет направлен на Украину и кавказские нефтеносные районы. Так по крайней мере можно судить по передвижениям войск на той стороне границы.
— Значит, тебе все же кое-что известно.
— Мало, очень мало. Но если гитлеровцы решились пожертвовать Гессом, они будут теперь действовать быстро, используя фактор внезапности. Если Гитлер нанесет удар, то сразу после жатвы.
Гитлер нанес удар двумя месяцами раньше, предоставив своим летчикам возможность совершать налеты почти непрерывно. Июньские ночи коротки, а под Ленинградом их в это время почти не бывает. Небо — огромное, безбрежное, днем ясное от зноя, белое от зари до зари. Слишком велик был соблазн, и Гитлер не устоял. Он рассчитывал застать врасплох противника, которого до последнего момента заверял, что не нарушит заключенных договоров.
— Ну, и что теперь? — спросил Берт, встретившись через неделю в «Мальве» с Анной и Адамом. — У вас опять появилась надежда, как перед наступлением немцев на Францию?
Да, у них появилась надежда. Они рассчитывали, что немецкие войска застрянут в глубине русских равнин, надеялись на суровый климат, на более ранние, чем в Западной Европе, морозы и снег. Берт злился, напоминал, что лето только началось, а Гитлер обещал гражданам рейха молниеносную войну и захват Москвы еще до наступления зимы.
— Англия защищена морем, проливом. Россию не защитят ни передвинутые на запад границы, ни плохие дороги. Русских, как и вас, уничтожат с воздуха.
В официальных немецких коммюнике говорилось то же самое, и надежда меркла. Летом немецкий вал почти без задержки прокатился в направлении Минска и Смоленска. Теперь сентябрьское поражение Польши представлялось более понятным даже тем, кто когда-то обвинял командование в беспомощности и чуть ли не в измене. Немецкие самолеты так же громили города за Неманом, как два года назад в Польше, и зарева отмечали путь на Псков и Москву, как раньше — на Варшаву.
Несколько месяцев спустя приехала из Люблина Паула. Когда Анна стала расспрашивать о ней Павла, тот сказал:
— Учти, она вернулась совсем не такая, какой ты ее знала. Это уже не избалованное единственное дитя своих родителей. Паула — связная подполья, привезла перечень пунктов в горах, где можно перейти границу, чтобы дальше попасть в неоккупированные области Франции. И сведения о людях, которые с риском для жизни занимаются такими вещами.
— Паула? — недоверчиво переспросила Анна.
— Да, та самая Паула, которую я не хотел посвящать в свои служебные дела. Помнишь? Как далеки времена Уяздовского госпиталя, как мы все изменились за эти два года! Боюсь, еще немного, и я окажусь под каблуком у жены и на все ее, отныне безапелляционные, заявления буду отвечать: «Так точно!»
— Постой-постой! — заволновалась Анна. — Может, нам удастся с ее помощью переправить за границу Берта и Гарри? Мне кажется, они с прабабкой друг друга измучили. Эти парни все время твердят о своих правах фронтовиков, о западном стиле ведения войны и о законах, которые у вас никогда не соблюдались.
Павел склонил голову набок, вынул изо рта сигарету и спросил:
— «Альга», ты, кажется, сказала «у вас»? Или я ослышался?
— Так точно! — ответила Анна, вытянувшись в струнку и нахально глядя ему в глаза. — Вы ослышались, майор.
Первое письмо из Франции, из Геранда, пришло в октябре, и в нем ничего не было о том, что семья ле Бон беспокоится об Анне-Марии или испытывает какие-либо трудности. Если у тебя есть клочок земли и лавчонка, тебе всегда и везде будет хватать на сидр и красное вино. Анна читала эти лаконичные фразы, и в душе ее рос глухой протест. Значит, они ничего не знают о том, что творится в долине Вислы? О расстрелах, арестах, облавах? И их не волнует, что немцы уже приближаются к Ленинграду, Москве, Ростову? Им нет дела до того, что произойдет на востоке, и совершенно не интересует судьба «этих славян», подвергнутых жестоким испытаниям войной?