— Конечно, если сидеть на упаковке.
— Но Зенек не всегда этим занимается, а только сейчас, пока не заживет рана, — возмутилась Данута. — Его подстрелили во время войны памятников.
— Войны памятников?
— Неужели не знаешь? За то, что наши сняли с памятника Копернику доску с немецкой надписью, Фишер велел убрать с площади памятник Килинскому, и приказ об этом был расклеен по всему городу. Тогда наши ребята налепили на эти приказы губернатора листки с текстом: «В отместку за уничтожение памятника Килинскому продлеваю зиму на шесть недель. Николай Коперник, астроном».
Анна кивнула.
— Да, я видела и надпись на стене Национального музея: «Я здесь, народ Варшавы. Ян Килинский». Передай «Кмитицу», что ему удался «coup double», как говорят во Франции; это что-то вроде: одним ударом убить двух зайцев. Он в равной мере необходим и пленным в лагерях, и некой симпатичной, немного пугливой варшавянке.
— Уже не пугливой! Ведь только ты знаешь, что когда-то, давным-давно… Он считает, что я исключительно отважна.
Однажды в марте, ожидая, пока «Рябой» упакует столик с тайником, Анна занялась кормлением черепах и не заметила, как замигала красная лампочка — знак, что вошел кто-то чужой. Незнакомец, отстранив сына «Рябого», подошел прямо к ней.
— Мне нужен «Ада», — заявил он, не потрудившись даже назвать пароль.
Анна хотела было сказать, что посетитель ошибся адресом, но вдруг, взглянув на густые брови над большими выпуклыми глазами, невольно произнесла:
— Так вы, поручик, не попали в плен?
Брови вошедшего сдвинулись в одну линию, рука скользнула в карман пальто.
— Что это значит? Кто вы?
— Я жена «Ады», которого вы ищете. Но мы встречались раньше. Помните горящий скипидар с фабрики «Добролин»? Вы дали нам лошадь, когда мы по приказу генерала Городинского приехали на склад за медикаментами.
— Я?
— Поручик Пацак-Кузьмирский, защитник Воли?
Незнакомец перевел дух, вынул руку из кармана.
— Ладно. Это я. Но только для вас. Для «Рябого» я «Анджей», для других — тоже. А ваш вопрос напугал меня потому, что лишний раз показал всю трудность полной, абсолютной конспирации. Вы не поверите, но когда адъютант командующего Армией Крайовой заказывал у известного сапожника сапоги для своего шефа, тот открыл какой-то гроссбух, в котором были записаны размеры обуви и фамилии старых, довоенных клиентов, и, как сейчас вы, спросил: «Значит, генерал Токаревский не попал в плен?»
Анна рассмеялась и сказала:
— Я везу на Прагу груз. Возьму рикшу. Можете поехать со мной и оттуда добраться до Медзешинского вала.
— «Ада» на валу? Отлично. А что в этой пачке?
— Лучше не спрашивайте. Для рикши — столик. Низенький, так что мы сунем его под ноги и усядемся вполне удобно.
По дороге Анна узнала, что «Анджей» пробыл в лагере для военнопленных очень недолго и сбежал оттуда с одним польским солдатом и двумя пленными англичанами.
Вечером Адам вернулся очень возбужденный и поспешил поделиться с Анной своими впечатлениями.
— «Анджей», кажется, тебя знает? Забавно. Но тем лучше — сможешь иногда забегать с материалами в бункер.
— Куда? В бункер? Значит, арсенал уже построен?
— Да. И так замаскирован, что никто его не обнаружит. Теперь мы с Камлерами строим потайной бункер для командующего АК. На некоторое время к этой работе подключен и капитан «Анджей». Что тебя так удивило?
— Я не знала, что «Анджею» присвоено звание капитана.
— Чисто женская логика. Я рассказываю об убежище, по сравнению с которым легендарный Сезам — жалкая нора, а у нее в голове чьи-то звездочки на погонах. Кстати, а откуда тебе известно, что он был поручиком?
Анна смутилась, но лишь на мгновенье.
— Он еще не стар, вот я и подумала, что в сентябре, наверно, воевал как поручик.
— С чего ты взяла? В сентябре он мог, как и я, лежать в госпитале.
— Но мог и сражаться на фронте и там отличиться.
— Тогда бы он этим хвалился, — возразил Адам. — А, как я слышал, «Анджей» главной своей заслугой считает удачный побег из лагеря.
Анна подумала, что разгром немецкой колонны на Воле и пылающие как факелы танки куда эффектнее, чем бегство из лагеря, а медикаменты с тамошнего склада спасли Адама от гангрены, но ничего не сказала, только вздохнула. Она хорошо усвоила, что молчание — золото. Но обладать золотом такой пробы оказывается чрезвычайно обременительно…
Однажды ночью, когда Анне из-за позднего времени пришлось заночевать у Новицкой, туда же, за минуту до наступления комендантского часа, зашел Казик Корвин. Все трое сперва несколько растерялись, но потом придумали какое-то объяснение на случай внезапного появления в доме полиции и, поужинав, решили пораньше лечь спать. Однако, когда Анна, позвонив на Хожую и предупредив, что переночует у Галины, вернулась в комнатушку, где размещался кабинет Новицкой, а мебель состояла из хорошо ей знакомых изделий Адама и «Рябого», она застала хозяйку и Казика настолько увлеченными беседой, что они не прервали разговора даже при ее появлении. Речь шла о каком-то «Фонсе», который, получая от Новицкой антигитлеровские листовки на немецком языке и карикатуры, переправлял их в Берлин, откуда они различными каналами распространялись по всему рейху.