Анне предстояло пойти с командиром одной из групп, знающим немецкий язык диктором, на площадь Наполеона. Но там уже начался повторный штурм почтамта. Жители ближайших домов, не дождавшись сообщений по радио, видя почти на всех воротах бело-красные флаги, по собственной инициативе начали выбрасывать из окон мебель для укрепления баррикад, возводимых из тротуарных плит, а потом выбежали на заваленную кирпичными обломками и стеклом площадь Наполеона. Помимо групп под командованием ротмистра «Леливы» к зданию почтамта бросились почти все жители соседних домов: женщины, подростки и старики, ремесленники, рабочие и даже кельнеры из кафе на Мазовецкой. Топот сотен бегущих ног и крик, неумолчный крик, заменяющий все — оружие, которого нет у гражданского населения, и молчащие громкоговорители, которым именно теперь следовало бы звать в бой, напоминать, что настал день расплаты. Но нет голоса, нет пулеметов, нет даже гранат. Люди бросаются на штурм с голыми руками, наваливаются на двери, выламывают их, прыгают внутрь через выбитые камнями окна. Мальчишки забираются по водосточным трубам на крышу и через слуховые окна — на чердак. Вооруженные повстанцы теснят немцев, гонят вверх по лестнице. Пораженные неистовством атакующих, те отстреливаются уже беспорядочно. Танк, притаившийся у стены дома со стороны Варецкой, расстрелял последние снаряды и застыл в неподвижности, а вся площадь пульсирует жизнью; из окон почтамта строчат пулеметы, площадь кровоточит от ран, но не прекращает штурма. Все громче крик гнева, ярости, упоения. Наконец-то возмездие, наконец-то победа! Один из повстанцев высовывается из окна верхнего этажа и кричит:
— Почтамт взят!
Они захватили его без пулеметов, но теперь у них есть автоматы, снятые с раненых и убитых швабов. Площадь вся в их руках, до которой не смогли дойти пять танков, и шестой танк тоже их, он не будет больше стрелять в их радость, крик, в песню, которая вырвалась, но не из репродукторов, а из охрипших глоток, слетела со спекшихся губ:
Анна бежала вместе со всеми и тоже кричала каким-то чужим, хриплым, скрипучим голосом, похожим на голос прабабки из каштановой рощи. Возвращаясь к сберкассе, она столкнулась с выходящей из «небоскреба» Новицкой. Галина была возбуждена не меньше Анны; указав на развевающийся на крыше самого высокого в городе здания бело-красный флаг, она воскликнула:
— Это «Горбатый», подхорунжий «Горбатый»! Несмотря на больные легкие, он первым взбежал на шестнадцатый этаж, по дороге перестрелял со своими ребятами всех немцев, которых ошеломило такое безумие, и, лишь спустившись вниз, потерял сознание…
Ее прервал град пуль и осколков. Немцы из массивного здания ПАСТ’ы и танки с Маршалковской начали стрелять по флагам, развевающимся над сберкассой, «небоскребом» и почтамтом.
— Беги в штаб, — успела крикнуть Галина и тут же исчезла.
Анну перехватили по дороге и поручили узнать, что с радиопередатчиком. Она вбежала в помещение, где стояли уже раскрытые ящики. Вокруг них, ругаясь и отмахиваясь от всех посторонних, толпились радисты. Они вынимали из ящиков аппаратуру и возмущались:
— Отсырело! Как они это несли, недотепы? Почему не прикрыли от дождя? Что там с амперметром? Вода, полно воды! Черт побери! Попробуй установить связь с помощью этого металлолома!
Последующие несколько часов Анна провела словно в знойной пустыне. Вместе с другими связными она занавешивала окна коврами из директорского кабинета, затыкала щели в дверях, дежурила возле включенных электроплиток и вентиляторов. В комнате стояла сорокаградусная жара, и тем не менее разобранный на части радиопередатчик не желал сохнуть так быстро, как этого требовало командование. На второй день восстания действовали только маломощные коротковолновые передатчики, служившие для связи между постами Бюро информации и пропаганды АК. Передатчик Главного штаба на Воле сутки молчал, и лишь на следующее утро генерал смог наконец передать сообщение о начале восстания. Источниками информации для жаждущих новостей жителей центра стали патрули с мегафонами и отпечатанная в здании сберкассы на электрическом «Ронео» газета повстанцев «Варшава сражается». К ним добавился официальный «Информационный бюллетень», печатавшийся на Шпитальной, а позже — листовки различных политических партий. По улицам под обстрелом носились мальчишки, разносчики печатного слова, уже не подпольного, а открытого. Но в то же время связные со всех сторон приносили плохие вести: на Воле тяжелые бои, Старый Город отрезан, аэродром, мосты и немецкие кварталы по-прежнему в руках неприятеля.