Тяжелые бои на Воле. Там Адам. Он сказал, что восстание продлится не дольше трех дней, если все важные стратегические пункты будут захвачены одновременно, если будет налажена связь между командованием районов и всем миром. И главное, если в эти первые дни победоносных боев немцы на восточном фронте будут по-прежнему отступать. Но радиопередатчики молчали. Донесения разносили девушки-связные. По щебню и битому стеклу, прижимаясь к стенам домов, перебираясь через обстреливаемые баррикады. А в аллее Шуха главари СД повторяли то же, что и в памятном сентябре, приказ фюрера: «Уничтожить. Подавить бунт. Не щадить ни бандитов, ни города».
На подступах к Праге шло драматическое танковое сражение двух армий, закончившееся одной из последних побед немцев в их поспешном отступлении к Висле. Гарнизон Варшавы укреплялся отборными частями полиции СС под командованием Рейнефарта, полком уголовников Дирлевангера, специальным корпусом фон Баха с приданными бронетанковыми подразделениями, а на варшавский аэродром прибывали тяжелые бомбардировщики. Обо всем этом связные не могли сообщить в штабы, но спустя три дня после начала восстания, когда бурная радость и упоение свободой уступили место здравому рассудку, перед руководством встал вопрос: «Что же дальше?» Только варшавская улица не желала думать, взвешивать, подсчитывать. За пять мрачных лет столько она насчитала концлагерей, общих могил, трупов и облав. Теперь она хотела верить, надеяться, ждать помощи. Откуда? Разве не слышно гула советских орудий с того берега? Разве не существует польская авиация, та самая, что спасала Лондон в битве за Англию? Люди хотели, чтобы их город был свободным, и считали, что имеют на это право.
Как это должно произойти? Такого вопроса не задавали себе ни женщины, организующие питание и перевязочные пункты, ни мужчины из спасательных и противопожарных групп, ни оружейники, ремонтирующие добытое в боях оружие и изготавливающие гранаты, ни врачи и медсестры разместившегося в душных подвалах сберкассы лазарета, где между операциями не оставалось времени для раздумий.
Анна сама видела, с какой радостью мальчишки и девчонки подносили на баррикады гранаты и бутылки с бензином. Однажды у нее спросил, как пройти от типографии на Шпитальной до сберкассы, мальчуган, которому было не больше девяти лет. Объяснив малолетнему разносчику газет дорогу, она поинтересовалась, знает ли мать, где он и чем занимается? Мальчик покраснел и смутился.
— Нет, не знает. Но вы меня не выдавайте! Дома скучно, а здесь интереснее, чем играть во дворе. Поэтому… Поэтому мне хочется, чтобы так было всегда. Чтобы это восстание продолжалось долго, очень долго.
Через неделю она увидела его на верхних нарах в коридоре лазарета. Спросила, не хочет ли он, чтобы известили родных, но мальчуган так испугался, словно Анна собиралась посадить его за решетку. Нет, нет, не нужно… Он выздоровеет и еще будет разносить листовки. Только…
— Что «только»?
— Здесь слишком много покалеченных, мертвых. Хочется подержать в руках что-нибудь живое. Может… Может, достанете мне котенка?
В те дни нередко людям хотелось невозможного. Просьба мальчика была легко выполнима: тогда еще голодающие, лишенные хлеба варшавяне не охотились на кошек. И Анна принесла ему пушистого серого котенка, попросив медсестру не быть строгой.
— Ведь он еще такой маленький.
— Он умрет, — сказала медсестра с каким-то ожесточением. — Он об этом не знает и даже не очень страдает от боли. Лежит тихонечко и гладит своего котенка. А знаете, о чем он говорит? Ночью, только ночью. Он… он кричит: «Мама, горшочек».
Губы медсестры задрожали, и она убежала в так называемую палату, где в страшной духоте, пропитанной запахом хлороформа и крови, лежали на койках раненые. Анне хорошо был знаком тошнотворный, сладковатый запах грязи, мочи и гноя. Она остановилась у койки раненого, лежавшего на животе. Его сосед немедленно с ней заговорил:
— Вы случайно не из газеты? Пожалуйста, не пишите, что он получил пулю в зад. Он не убегал, мы были вместе. Тащил раненого товарища через баррикаду, тут в него и угодило. Клянусь! Парень что надо!
— Сообщить кому-нибудь из родных?
— Нет, не стоит. Брат может не поверить. Да и мать будет злиться. Она не хотела его отпускать, говорила, слишком еще молод.