Анна шла по тротуару, как, впрочем, ходила всегда, но ощущение временной безопасности казалось ей противоестественным и непонятным — как всем, чья кровь пульсировала в такт с пулеметными очередями и для кого мир был ограничен стеной огня противника. Она шла, как шли раньше другие. Шли все время. Неужели — в никуда?
Дом на Хожей, исцарапанный осколками, был цел, и, как всегда, пани Амброс находилась на посту — на этот раз у входа в подвалы. Она уверяла, что внизу никого из Корвинов нет.
— Старая пани Корвин не захотела спускаться, и все остались наверху. В коридоре возле кухни.
Анна машинально нажала на кнопку звонка, потом начала колотить в дверь. Наконец послышались шаги: на пороге — как и в том сентябре — стояла свекровь. На этот раз ее встретили криком радости, изумления.
— Жива! Жива! — повторяла пани Рената, кажется впервые в жизни крепко обнимая Анну, целуя ее в лоб и щеки. — А кто-то уверял, что в сберкассу попал снаряд и все погибли. Ванда была у нас в августе и говорила, что встретила тебя именно там. И мы боялись, что… Буня, это Анна, Анна! Что за день! Недавно заходил Олек, а теперь…
Прабабка сидела в комнатке Кристин, на той же кровати, с которой в сентябре не хотела вставать пани Рената. Буня была бледнее обычного, немного сгорбилась, но по-прежнему ее как бы не коснулось время, хотя, казалось, прошли не месяцы, а века.
— Вот и ты, — прошептала прабабка. — Похудела, поседела…
— Это всего лишь пыль и штукатурка.
— Неужели я стала хуже видеть? Наверно, оттого, что в коридоре темно. А может, из-за голода? На днях Мартин Амброс подбросил нам немного зерна, и мы едим одну только кашу. Но и то хорошо. Если бы не он…
— Как? Отсюда тоже ходят на пивоваренный завод?
— Теперь здесь все — как везде. С тех пор как нет электричества, нам светят пожары. И снаряды летают. Сама видишь: в окнах ни одного стекла. А где Адам? С тобой? Был в Старом Городе и вернулся? Поверить трудно. Стефан по-прежнему на Кошиковой, в библиотеке. Иногда приходит к нам, хотя это, кажется, небезопасно. А вчера… Осмелился спросить, не собираемся ли мы с Ренатой и Леонтиной уходить? Жизнь вдали от меня не идет ему на пользу. Глупеет. Впервые пришлось выставить его за дверь.
Анна дотронулась губами до ладони, поглаживающей ее по голове, и спросила — просто из любопытства:
— Тетя Кристин тоже не захотела уйти из города?
Настала долгая минута молчания.
— Кристин? — переспросила, понизив голос, прабабка. — Она уже неделю лежит под деревьями возле твоего балкона.
Анна слушала, все еще не понимая, как могло случиться, что тетка, не принимавшая участия в боях, погибла, тогда как они, ежедневно подстерегаемые смертью от бомб, снарядов, снайперских пуль, пламени огнеметов, ходящие поверху, только поверху, отделались небольшими царапинами.
Наклонившись к ней, прабабка шептала:
— Они пошли за водой к колодцу, вырытому неподалеку отсюда, на Познаньской. Леонтина увидела знакомую и подошла к ней, а Кристин осталась в очереди. И туда угодил снаряд. Убило почти всех. Леонтина сказала, что те, кто уцелел, спрашивали только: «А колодец? Колодец не завалило?»
Вода. Мутная колодезная вода. Она была нужна Кристин, привыкшей к безбрежному пространству океана. Ее бы и теперь могли убаюкивать прохладные волны Атлантики. Если б она осталась в Геранде. Если бы много лет назад сделала правильный выбор.
Раздался взрыв, дом задрожал, послышалось скрежетание минометов.
— Я должна идти, — шепнула Анна.
— Но ты вернешься? Возвращайся к нам, ко мне. Когда наступит всему этому конец. Долго этого не вынести. Ни у кого не хватит сил…
Анна постояла минуту под деревом, листья которого, пожолкнувшие от огня, отбрасывали слабую тень на могильный холмик. Кристин ле Галль. Когда-то она сидела на берегу, смотрела на Анну-Марию, выбегавшую из океана, всю в белой пене, счастливую.
— Теперь вам здесь не пройти. Идите подвалами. До подкопа через Маршалковскую, против улицы Скорупки, — посоветовала пани Амброс.