Черноволосая девушка умоляла пани Амброс:
— Спрячьте меня. Меня и сестру. Говорили: свобода. Говорили: выходите, больше не нужно прятаться. А теперь… Как быть? У сестры глаза черные как уголь, любой поймет.
— Неужели повстанцы уйдут, как уходили в сентябре солдаты? — вслух размышляли люди. — А может, сообщат через связных, что еще будут стрелять? Если не сегодня, так завтра?
Мартин Амброс вспрыгнул на мусорный ящик и крикнул:
— Хватит вам! Будь что будет. Пока что — перекур. Айда к колодцу и в сад на Эмилии Пляттер! Там полно овощей, фруктов!
— Воды! Есть! Пить! — зашумели во дворе.
Анна схватила какую-то сумку и побежала вниз. Вместе со всеми она перепрыгивала через груды обломков, свежие могилы, брошенные баррикады. Как когда-то за водой к Висле, так теперь толпа бежала, шла, тащилась в сторону Помологического сада. Там аллейки уже заполнили выбравшиеся из подвалов обитатели Новогродской. Повсюду виднелись склоненные спины, мелькали руки, с дикой поспешностью отнимающие у земли давно не виданные дары природы — зеленую капусту, оранжевую морковь, помидоры, сливы, сочные яблоки и груши. Никогда еще, работая в саду, Анна не уставала так, как в тот первый октябрьский день, когда надо было спешить, спешить… На Хожую она вернулась полуживая, но ее сразу ободрила Леонтина, уже разливавшая добытую где-то воду в кастрюли и кувшины.
— Есть немного угольной крошки, в гостиной полно разбитой мебели. Сейчас разожжем огонь. Сварим овощной суп для бабушки, для Адама и Олека. Они ведь зайдут перед тем, как уйти из города? Как вы думаете?
Анна вдруг поникла и сжалась. Накануне до Мокотовской дошло известие о попытке отрядов «Радослава», понесших большие потери, прорваться на Мокотов, о расправе в повстанческих лазаретах, о расстрелах мирных жителей, прятавшихся в подвалах. Может быть, Адам ранен или взят в плен, а она… Позор! Побежала, как все, за жратвой, за нагретыми солнцем овощами. Анна почувствовала себя виноватой, боялась проницательного взгляда прабабки, ее суровых упреков. Но старейшая представительница рода Корвинов вошла в кухню, выбрала самую красивую грушу и вдруг, обняв Анну, произнесла долгожданные слова:
— А ты не поддаешься. Борешься за жизнь до конца. Это хорошо. Ты уже наша.
После капитуляции никто не хотел покидать уцелевшие дома и подвалы. Какая-то женщина подначивала бурлящую во дворе толпу:
— Вранье! Уходить обязаны только бездомные, погорельцы. А у нас есть крыша над головой. Мы останемся! Не смейте никуда уходить!
— А если убьют?
— Теперь? Ведь стрелять перестали. Мы тоже участники войны. С первого дня.
— Люди, есть будет нечего, везде руины…
— Какие тебе руины. Это — реликвии!
— Одними реликвиями прожить нелегко.
— А со швабами было легко? Разве что такой капитулянтов, как вы.
— Я? Как вы смеете оскорблять.
— Да замолчите вы, замолчите! Пани Амброс, ну что? Пани Амброс, ходившая на разведку, опустила голову.
— Уйти должны все. Из подвалов, из уцелевших домов. Все, даже старики и больные.
— Господи! Зачем это им?
— Может, нам в наказание? Город должен остаться совершенно пустой.
— Чтоб им легче было грабить?
— Говорят… — пани Амброс с трудом проглотила слюну, — они собираются исполнить свою угрозу: сровнять город с землей.
Какой-то старый человек в изорванной одежде начал шептать в наступившей тишине:
— Carthaginem esse delendam… delendam…[35]
— Профессор, не сходите с ума, говорите по-человечески. Посоветуйте что-нибудь.
— Посоветовать? Хотите начать восстание снова?
— А хотя бы и так! В любом случае — помирать.
— Нет, нет! Лучше уйти. Лучше лагерь, чем медленное умирание в грохоте, в дыму.
— Боже, милосердный боже!
— Господи, выслушай нашу молитву, спаси нас…
Это было уже последнее шествие. Длинная вереница людей, нагруженных только тем, что могли поднять ослабевшие руки, выдержать покалеченные осколками плечи, извивалась между воронками и железными остовами баррикад Маршалковской. В основной поток вливались ручейки из поперечных улиц, и этот взбухающий паводок выбрасывал изгнанников на площадь перед Политехническим институтом, забитую солдатами, офицерами СС и жандармерией.
Из дома вышли втроем: прабабка, Анна и Леонтина. Неподалеку от Кошиковой к ним присоединился Стефан, несший портфель, набитый какими-то ценными рукописями; дальше двинулись уже вчетвером. Доктор Корвин ушел накануне вместе со всем персоналом повстанческого санитарного пункта, с ним покинула Хожую пани Рената. Прабабка до последней минуты ожидала отмены непонятного, «абсурдного» приказа, но и ее, как других, шестого октября выгнал на улицу гортанный крик: