Оба были правы, и тем не менее… Тем не менее она готова позволить и дальше нести себя стремительному бурному потоку, готова падать, подниматься, приходить в ярость, но при этом не жалеть, что прожила свою жизнь именно так и именно здесь.
Новая крыша над головой? Домики на Вавельской частично уже снесены, но бульдозеры пока огибают деревья, растущие в стороне от будущей трассы, деревья ее сада. Анна полюбила этот тихий уголок, подобие деревни в самом центре города, яркие клумбы примул, астр и роз. А вдруг… Впрочем, если придется уйти и отсюда, где каждый уголок, каждая аллейка напоминали о людях, ставших ей близкими, выбор она сделает сама. Пока же ясно одно: ее новым домом никогда не будет ни один дом внутри крепостных стен Геранда.
Анна пошла в сторону Мокотовского поля, с которого много лет назад, в сентябре, под грохот рвущихся рядом бомб стартовала на авиетке Анка Корвин. Потом она принимала участие в воздушной битве за Англию, родным писала не очень часто. Ее недавнему возвращению, явившемуся для всех неожиданностью, предшествовали годы сомнений, раздумий, колебаний. Решающую роль сыграла тоска. Тоска по стране, языку, родной земле — последнему пристанищу. Неужели ей, Анне, сделать выбор оказалось проще? Она сама еще не вполне поняла, как это случилось, но решение пришло естественно и легко.
Она шла, слега наклонившись вперед, навстречу ветру. Поначалу медленно, обходя разросшиеся сорняки, а затем все быстрее, свободнее, увереннее, словно вдруг помолодев на много лет. И опять к ней вернулась способность удивляться, но — впервые — не поступкам других, а самой себе. Она старалась понять: что же произошло, откуда этот новый прилив бодрости, смелости, готовность принять все, что еще может принести судьба? Но не нашла другого ответа, кроме того, что внутреннее спокойствие, нет, больше того — радость пришли тогда, когда она поняла, что хочет остаться и непременно останется. Можно было решить иначе, поддаться уговорам Паскаля и Софи, но…
Анна шла по пустому полю навстречу хлеставшему ее ветру. Неужели прав был дед ле Бон, когда, багровея от гнева, кричал много лет назад, что, если она, его внучка, выбирает этот чужой город, этих чужих людей, значит, она такая же безумная, как и они?
Святая Анна Орейская! Безумная? В самом деле безумная?
Варшава 1978—1979
