— Почему? — кричал он удивленно, давясь соленой водой. — Но почему?
Почему — нет? Этого она себе не могла объяснить. Паскаль был красив, мил, всегда приветлив. Он съел ее первый букет первоцветов, но это ничего не значило; ей вспомнились иронические вопросы подруг из лицея: неужели в Бретани парни гонялись за девушками только затем, чтобы пожирать сорванные ими цветы? Потрясающе! И она еще никогда ни с кем не целовалась? Трудно поверить! Они презрительно фыркали и отправлялись гулять по скверу Батиньоль, старательно соблюдая неписаные законы: первые ученицы со вторыми и третьими, но никогда ни с кем из второй пятерки или десятки. Анна-Мария была девятой, потом восьмой, но на нее ни разу не обратила внимания первая ученица, она никогда не выходила из школы с отличницами. Карьеру нелегко сделать даже в школе, иерархия и дистанция обязывают везде, а уж особенно когда это касается чужих. Ах, эти провинциалки, бретонки, нормандки! И звучало это презрительно, как в устах пожилого мужчины «ах, эти с улицы Ламандэ», «эти славяне».
Значит, Паскаль хотел не только говорить с ней по-французски, как Ян, и совершенствовать свое произношение. Он хотел ее, Анну-Марию, а это означало, что он увидел в ней женщину. Он первый. Она почему-то вспомнила Софи — она первая заметила грусть в ее глазах в день получения аттестата с хорошими оценками по случаю окончания монастырской школы. «Ну хорошо, — сказала она тогда. — А что теперь?»
И Анна-Мария не могла не задать себе этот вопрос, молча плывя рядом с Паскалем, а когда выходила на берег, замерзнув в воде, она не могла опять не задать этот вопрос: что теперь? Что она могла сказать этому парню, который ей совсем не нравился? И неожиданно ей вспомнились слова Эльжбеты: «Все это просто летние флирты. Прабабка говорит, что настоящая любовь бывает только раз в жизни. И что еще есть время».
Еще есть время, еще есть время! Сколько времени, не знает никто, но как хочется большой, настоящей любви, ведь она, каштан, имеет право на любовь, горящую ярким пламенем.
— Я буду ходить с тобой на скалы, а по берегу залива мы можем дойти даже до Ла-Боля. Только не целуй меня, не пытайся обнимать, трогать.
— Почему?
— Почему? — повторила она, заплетая косу, соскользнувшую на спину. — Просто так. Я тебя не люблю.
— Пока? — спросил он с надеждой в голосе.
— Ну предположим, пока. Вот когда полюблю…
— Анна-Мария! Прошу тебя! Умоляю…
— Не кричи так, я слышу. И могу тебе обещать одно…
— Говори. Скорее, скорее!
— Я отрежу косы.
— Завтра? Послезавтра?
— Нет. Сейчас не могу. Дедушка Ианн не станет терпеть в своем доме человека, который ежедневно напоминал бы ему о плохих обычаях «этих французов».
Он смотрел на нее, похоже ничего не слыша и ничего не понимая, но в его глазах было восхищение. Она почувствовала, как у нее кольнуло сердце. Ревность? Ах вот оно что: ей захотелось самой так смотреть на кого-нибудь; не видя ничего вокруг — ни земли, ни моря, ни неба.
Теперь она знала, стоит ждать, пусть очень долго, любви. Настоящей.
Они виделись часто, может быть, даже слишком часто, она уже не могла быть безразличной. Ласковые, нежные прикосновения его рук стали для нее чем-то ощутимым, даже неизбежным. И вот как-то вечером, прощаясь с Паскалем, она впервые сама поцеловала его и неожиданно подумала: а почему нет?
Он уходил, то и дело оборачиваясь, не мог оторвать взгляда и на прощание помахал рукой.
— До завтра, дорогая.
Pourquoi pas? Почему бы и нет?
— Завтра я приду пораньше. К четырем!
«Кажется, я начинаю делать то, что он хочет, и думаю как он, — промелькнуло у нее. — И все время уступаю его просьбам, меня трогает его пылкость, но я ничего не чувствую, разве что-то вроде любопытства. Не завтра, так через неделю он сделает со мной все, что захочет. Я ведь уже говорю не «зачем?», а «почему бы и нет?». Вот именно — почему бы? Non! Он не должен видеть меня завтра. И не увидит».
Она ждала отлива. Он начался на следующий день около полудня, и, выбежав из тенистого сада, Анна-Мария пошла вслед за ним. Океан отступил уже довольно далеко и сверкал у самого горизонта узкой полоской лазури. Она впервые шла по дну моря, по пути то и дело попадались маленькие лужицы, где полно было серебристых рыбок, оставленных уходящими волнами. По песку беспокойно бегали крабы в поисках светлых пятен воды. День был прекрасный, солнце пекло, и дно высыхало прямо на глазах, превращаясь из бледно-желтой пустыни в серебристый ковер.
Она была совершенно одна на залитом солнечными лучами морском дне и могла в далекую даль идти прямо, прямо и прямо, легко, быстро, в надежде дойти до бирюзовой сверкающей линии у горизонта. Только через час она присела отдохнуть на какую-то подводную скалу, о существовании которой и не подозревала, глядя из Геранда вниз, на гладкую поверхность океана. Потом пошла дальше, опустив голову, глядя на морщинистый песок. Поднялся ветер, но она не обратила на это внимания, занятая поиском губок. Наконец нашла одну, запутавшуюся в водорослях, но бросила ее, ей хотелось настоящую, светло-желтую, большую губку, какие продавали в аптекарских магазинах в Батиньоле. Затем ей попались очень красивая морская звезда и раковина необыкновенной формы, но губок не было ни на сморщенном песке, ни во все чаще попадавшихся лужицах. Анна-Мария замерзла. Теперь ветер бил и хлестал ее, она плотно закуталась в бабкин платок, наброшенный на купальный костюм, который ей перед отъездом подарила Люси. Чем дальше она шла, тем шире становилась полоса воды перед ней, Анна-Мария была уверена, что скоро догонит океан и переступит линию, которую он не переступал никогда. Теперь она спешила, почти бежала, хотя порывы ветра пронизывали ее насквозь, как осенью у соляных озер. Но ей не хотелось возвращаться с пустыми руками. И неожиданно, когда она уже начала терять надежду, увидела большую бурую губку, окруженную гирляндой водорослей. Она разбухла от воды и песка, а из-за каких-то мелких черных ракушек, набившихся в нее, была шершавой и неприятной. Но Анна-Мария добилась своего. Пошла во время отлива вслед за океаном, гуляла по его дну, скрытому от человеческих глаз, и нашла губку. Настоящую.