Анна-Мария очень хотела еще раз увидеть Варшаву, но она уже знала, что всегда найдется кто-то, кто погасит ее радость, у нее появится неуверенность, возникнут сомнения. Разве не сказала ей мать Ианна, что хотя у каштана и буйная крона, но его ветви изуродованы порывами ветра, скрючены от боли, значит, деревья тоже могут страдать?
Эти ее грустные мысли пыталась развеять сияющая счастьем Эльжбета, с которой Анна-Мария проболтала на Хожей целую ночь. Всего лишь одну ночь, ибо торжества, назначенные на четырнадцатое мая, всецело захватили ее, поглотили, вывели из равновесия. Она говорила о подготовке к семейному съезду, о том, что Аннет — теперь она будет называть ее так, как называет мадемуазель, — познакомится со всеми: с братом и сестрой ее отца, со Стефаном — родным сыном прабабки, который, по сути дела, является их двоюродным дедом, но, поскольку маршальша велит себя называть буней, должен удовлетвориться званием дяди, — а также со всей остальной семьей, немного странной, где все или ссорятся, или не поддерживают друг с другом отношений, о чем наверняка ей расскажет сама прабабка. Она наконец-то увидит Адама, который болел во время ее первого приезда в Варшаву. Год назад он закончил политехнический институт и пока работает там ассистентом. Адам почти обручен с той девушкой, которую Анна видела в «Мальве», но зато все остальные молодые люди свободны. А если она будет говорить по-польски с этим своим забавным иностранным акцентом, то вскружит голову не одному из них. Например, внукам Михалины — Витольду и Леху. А Зигмунта лучше избегать, он нелюдим и брюзга. Все двоюродные сестры будут на свадьбе подружками. Кого из шаферов прикрепить к Аннет? Может, все же Витольда Лясковецкого? Ужасный сноб, но прекрасный танцор, распорядитель танцев на многих балах. Наверняка он захочет блеснуть своим прекрасным знанием французского языка перед девушкой, родившейся на побережье Атлантического океана. Конечно, не стоит вспоминать ни о ферме Ианна, ни о кроватях-шкафах, зато средневековый город Геранд со своими стенами, башнями и подъемным мостом мог бы потрясти его воображение.
— Неужели ты все это сама придумала? — прервала монолог подруги удивленная Анна-Мария. — Совсем на тебя не похоже. В Пулигане ты садилась за стол с простыми рыбаками. И даже ела раков, до которых не дотронется ни один уважающий себя бретонец.
Эльжбета расхохоталась.
— Я ела лангустов и омаров. Ты тоже. Боже мой! Неужели ты не понимаешь, что это такие изысканные и дорогие блюда, что я не знаю, удастся ли родителям включить их в меню свадебного обеда? Витольду ты можешь презрительно говорить о них, это тебя поднимет в его глазах. Только ни слова о магазине Софи и блинчиках бабки ле Бон. Прабабки из Круазика скрыть не удастся, но она ведь одержимая, составляет гороскопы. К тому же галлийские. Ну и хорошо. Ничего не поделаешь. В каждой семье есть кто-то, кто не в своем уме.
После этого разговора они расстались, и снова какой-то горький осадок остался у Анны-Марии. И это при первой встрече с самой милой из знакомых ей девушек, больше того — настоящей подругой. Выходит, ей придется не только изменить свое имя, но и отречься от фермера Ианна, торговца Франсуа, от известной на всем побережье своими блинчиками бабки ле Бон и даже…
Святая Анна Орейская! У нее есть собственная гордость. И она никогда никому не позволит называть прабабку из каштановой рощи существом, выжившим из ума.
Обещание, данное когда-то в шутку Паскалю, она выполнила в Варшаве из-за ехидного замечания матери Эльжбеты, что все подружки на свадьбе будут модно причесаны. В тот же вечер Кристин ле Галль передала эти слова Аннет, потом расплела ее косу цвета темного меда и долго рассматривала племянницу, накрытую, как пелериной, длинными густыми волосами.
— Жалко, — сказала она, вздохнув, — но все же будет весьма комично, если ты, парижанка, будешь выглядеть нелепо рядом с этими барышнями — красивая деревенская простушка. Если ты все равно не вернешься отсюда ни в Геранд, ни на ферму, лучше сделать это сейчас и сказать, что стригла тебя какая-нибудь парижская знаменитость. Но я должна быть уверена, что ты согласна. Ведь так?
Вот так, вопреки воле Ианна, которого Анна-Мария любила и знала с детства, она послушалась мадам Корвин, неприятной и совершенно чужой ей женщины. Пани Алина отнеслась к этому неодобрительно.
— Такие волосы! — повторяла она с сожалением. — Такие прекрасные волосы!
На следующий день, взглянув на короткие кудри Аннет, мать Эльжбеты сказала мадемуазель Кристин: