В какой-то миг она увидела удивленные глаза Адама и бешеное лицо дяди, тоже не спускавшего с нее глаз. А когда вслед за этим у зеркала мелькнула фигура Зигмунта Града, который не танцевал, а внимательно следил за ней и Витольдом, она снова рассмеялась.
— Вам весело?
— О да, да! Варшава — это такой странный, но интересный город.
— Вы танцуете легко, очень легко. Как настоящая парижанка!
Как парижанка, которую научила танцевать Сюзон ле Тронк с улицы Батиньоль. А теперь в круг, улица Ламандэ! Дамы в середину, ах, эти прекрасные дамы, эти элегантные кавалеры, эти славяне. Дамы направо, кавалеры налево!
Белые и красные Лясковецкие и Грады. Rond, rond, rond! Геранд, Варшава, Париж. Быстрее, еще быстрее! Черные крабы кружатся вокруг скалы, на которой стоит русалка, скала качается и тоже убегает из-под ног, дамы направо, все время направо, быстро, быстро, Батиньоль, Батиньоль, Батиньоль!
Неожиданно разорвавшийся круг остановился, цепь лопнула и рассыпалась на мелкие звенья.
— Каждый танцует со своим визави! — слышится крик распорядителя танцев.
— Наконец-то! — шепнул Адам, который, правда, стоял не напротив, но оказался рядом с ней. — Сделаем круг по залу, но во время следующей фигуры танца ты выйдешь в столовую.
— Зачем?
— Ну, скажем, чтобы выпить воды. И поговорить со мной. Я не могу смотреть, как тебя пожирают глазами Витольд и этот… этот Зигмунт.
Значит, он все же заметил? Анна-Мария спросила ехидно:
— А Людвика не будет нас искать?
— Пропади она пропадом! Не выводи меня из себя, а то я наделаю глупостей.
— А разве не хватит той глупости, которую мы совершили, признавшись во всем прабабке? Там, в «Мальве»?
— Действительно, не надо было…
Следующие слова заглушил крик Витольда:
— Пара за парой! Пара направо, пара налево!
— Пора! — шепнул Адам и, свернув к двери, оказался со своей партнершей сначала в холле, а затем в столовой. Там никого, кроме прислуги, не было, поэтому они встали в нише у большого венецианского окна.
— Я не умею притворяться, — сказал он серьезно. — Прабабка советует ждать, но чего, чего? Разве что-то может измениться? В нас? В тебе?
Он не касался ее даже рукой, словно боялся подсказать ответ своими объятиями или поцелуем. Они смотрели друг на друга — как во время первой встречи, смотрели так долго и жадно, что у Анны-Марии закружилась голова.
— Нет, — проговорила она с трудом. — Ничего не может измениться, абсолютно ничего. Я танцевала тебе назло, смеялась и шутила назло тебе. И сегодня я была безумной, потому что чувствовала себя несчастной. От ревности.
— Наконец-то! — вздохнул он с облегчением. — Наконец-то я знаю, что делать. И пусть Людвика узнает, что на этом семейном съезде я потерял голову.
Они прильнули друг к другу. Между поцелуями Анна-Мария спросила:
— Ты скажешь ей?
— Зачем? Сама увидит. Но на этот раз она будет несчастной.
Они услышали шаги. Дядя Стефан стоял перед ними — как тогда, в «Мальве».
— Адам… — начал он, и неожиданно голос у него сорвался, задрожал. Они молча смотрели друг на друга.
— Это не поможет, дядя, — наконец сказал молодой Корвин. — Мы можем сегодня не объявлять о моей помолвке, но перед вами я не буду скрывать. Мы с Анной-Марией любим друг друга.
— Ты и она? Боже мой!
Дядя Стефан больше ничего не сказал. Он стоял словно оглушенный, щуря глаза.
— Разве буня не говорила вам? — удивился Адам.
— Как? Она… она знала?
Он был так потрясен этим открытием, что ни Адам, ни Анна-Мария не решились ему ответить. Дядя Стефан постоял еще минуту, не поднимая глаз, потом повернулся и ушел, не сказав ни слова.
— Страдает, что его первым не посвятили, — проворчал Адам.
— А если дело не только в этом? Если он предпочитает Людвику, а не…
— Перестань! — прервал ее Адам. — И пошли танцевать. Я тебя больше не выпущу из своих рук. Слишком много в тебе очарования, волшебница из каштановой рощи.
Кто сказал когда-то много лет назад о ней: «Elle a un charme fou»[11]?