— Я хотела поступить в лицей, чтобы чему-то научиться, чего-то добиться в жизни… — пыталась оправдаться бывшая Анна-Мария. — Когда моя мать умерла, она оставила мне в наследство только маленький образок святой Анны Орейской и черную сумочку, совершенно пустую. Я не хотела, как она…
Анна замолчала, открыла калитку, и они вошли в аллею с качающимися от ветра мальвами. Все, кто шел с маршальшей, отстали. Она прижала Анну к себе, как при первой встрече, когда та приехала вскоре после смерти матери, и сказала совсем другим, веселым и в то же время торжественным, голосом:
— Выше голову! Твоя сумка будет полна прекрасными рыжими каштанами. Нам не нужен никакой мэр, все сделает ксендз-каноник. Венчание будет в костеле Визиток. Твоим «белым» сестрам и всей семье мы пошлем фотографии с церемонии бракосочетания. Знаю-знаю: они терпеть не могут людей с фотоаппаратами, но, вероятно, будут рады, что их внучка и дочь предстанет перед ними героиней такого прекрасного торжества. Я тебе обещаю: оно будет не хуже, чем свадьба Эльжбеты. Шутка ли! Женится мой правнук. Корвин.
Была лунная ночь, и в августовском небе над их головами рассыпались тысячи звезд, падая в море золотым дождем. Они лежали, накрывшись одеялом, одни на огромном пустынном пляже. Адам держал ее в объятиях и время от времени спрашивал, не замерзла ли она, не слишком ли тверд песок.
— Тебе хорошо?
— Да.
Страстные поцелуи, нежные ласки. Усталые, утомленные, они на мгновение засыпали и снова просыпались тесно прижавшимися друг к другу.
— Какое счастье, что ты тогда не приехал в Пулиган с девочками. Мой океан был бы твоим только на время. А это море теперь уже навсегда наше.
— Все теперь наше, общее. Ты меня еще любишь?
— Да, да!
— Как все странно. До знакомства с тобой я многое пережил. Но ты — моя первая женщина. Настоящая. Я не знал, что можно испытывать такое чувство. Так, как сейчас, может быть только тогда, когда любишь по-настоящему.
— Повтори.
— Ничто не может меня разлучить с тобой. Я просто обезумел от любви. Если бы ты была морем, я хотел бы быть звездой, которая сейчас падает и погружается в воду. Уже утонула. Но вот падает вторая, видишь?
— Да.
— И погружается. А сейчас третья, четвертая…
— Перестань, или…
— Я предпочитаю второе. Ох, Анна!
Луна теперь светила ей прямо в лицо. Она закрыла глаза, чтобы только чувствовать, быть одновременно расступающимся песком и морем, в которое погружается звезда.
Они ели плоскую камбалу с хрустящей поджаристой кожицей.
— Дед Ианн назвал бы меня безумной, — смеялась Анна. — Уважающий себя житель Арморика ест рыбу только в страстную пятницу.
— Ты хочешь, чтобы мы каялись не так часто?
— Нет. Хотя… Хотя мы грешим чаще.
Он внимательно посмотрел на нее.
— Ты думаешь, они не занимаются любовью в этих своих бретонских шкафах?
— Не знаю. Но, наверное, не так, как мы…
— Не так. Не смотри так на меня, а то я при всех…
— Поцелуешь или подавишься костью?
— Похоже, я подавился тобой. У меня так сдавило горло, что я не могу сейчас проглотить ни кусочка.
— Адам.
— Боже, как ты опасна. Un charme fou. Неужели это правда?
Телеграмму о необходимости прервать отдых у моря они получили через три недели. Адама вызывал институт, он направлялся на какую-то международную конференцию.
— Это знак высокого доверия? — спросила Анна.
— Да. Но пришел он не вовремя. Мы ведь хотели здесь побыть до середины сентября.
— Значит, еще целую неделю вместе.
Он минуту помолчал, раздумывая.
— Хочешь, я откажусь?
— Ох, нет!
— Правда?
— Да.
— Тогда я иду на почту и даю телеграмму, что мы возвращаемся послезавтра.
— Они просят завтра…
— Откуда им знать, что такое для меня еще одна ночь, проведенная с тобой на берегу моря, под звездами.
— Их падает все меньше и меньше.
— Но я тебе не обещаю, что последую их примеру. Ты мне заплатишь за эту вынужденную разлуку сегодня вечером, ночью и завтра на рассвете.
Анна вместе с ним пошла на почту и, пока Адам отправлял телеграмму, долго смотрела на красный ящик, висящий возле двери. Сколько раз она проходила мимо, не замечая его. А с завтрашнего дня он снова станет частичкой ее тоски, символом надежды. Правда, не здесь, а в Варшаве, но не все ли равно, какой из них будет преследовать ее во сне и наяву? Красные ящики. Письма, письма… Теперь она знала, что никакой ящик не заменит ей Адама, его ласк, его сильных рук. Когда Адам вышел из здания почты, когда она снова увидела его, то даже не спросила, будет ли он писать ей каждый день. Она вкусила плод с древа познания и теперь знала, что, когда ее любимый будет далеко, рай превратится в бесплодную пустыню, весь мир изменится, будет не таким, как прежде. Другая почва под ногами, другое небо над головой, другие дни и ночи. Ночи без него. Ночи без сна.