Они выехали на следующий день после обеда — сначала на прогулочном пароходике, курсирующем между Гельской косой и Гдыней, а затем поездом. Молодые люди надеялись получить места в спальном вагоне. Но свободных мест не было, и — очень уставшие — они забились в купе первого класса. И сразу же задремали. Неожиданно Анну разбудил толчок, резко затормозил поезд. Проводник заверил, что ничего не случилось, просто остановились перед красным семафором. Адам продолжал спать, накинув на голову плащ, Анна больше уже не могла заснуть. Она смотрела на мелькавшие за окном фонари, на серые тени рождающегося утра, на убегающие назад рощи и перелески, И в ее памяти, возвращающейся в прошлое, мелькали самые счастливые дни жизни. Боковой неф в костеле Святого Креста, посередине которого идет она в белом платье — от этого никак нельзя было отказаться — и в фате, отсутствие которой не простили бы ей ни бабка ле Бон, ни Катрин. Любопытные глаза посторонних людей вокруг и крепкая рука доктора Корвина, который в этот торжественный день заменил деда Ианна и Франсуа. Потом молодые дали обет, что всегда будут вместе, хотя и без этого в ней жила уверенность, что до самой смерти она не оставит Адама. Роскошный обед на Хожей, но без дальних родственников, и на прощание объятие прабабки, которая благословила ее от имени той, живущей на бретонской ферме за Круазиком. И наконец после суматохи последних приготовлений к отъезду, после чтения пришедшей с опозданием телеграммы от дяди Стефана, который не успел на свадьбу, — поезд, отрывающий их от толпы на перроне, от смеющихся глаз Дануты и сердито поджатых губ пани Ренаты, от цветов, летящих в окно купе, и от варшавских домов, убегавших назад так же, как сейчас придорожные перелески.
Какой непохожей на сегодняшнюю была их первая ночь, долгожданная и в то же время совсем иная, чем в мечтах. Она не могла прийти в себя от удивления, как тогда, когда рассыпался букет первоцветов, раздираемый зубами Паскаля. Она забылась в наслаждении и в упоении. Потом песчаный пляж с капающими звездами и крики чаек, будившие их на рассвете. Они протирали глаза, скакали вместе через волны, бросались в холодную, освежающую воду. Здесь не было ни крабов, ни розовых водорослей, но море пестрело от прозрачных медуз, почти никогда не подплывавших к гранитным скалам Вириака. Потом они выходили на огромный и чистый пляж. Однажды Анна не смогла удержаться от печального вздоха:
— Если бы у нас был такой чудесный песок, такая прекрасная полоса морского пляжа!
Ей вспомнилось, как к ней тогда подошел Адам, с которого ручьями стекала вода, взял ее голову в свои холодные руки и сказал:
— Ты забыла? У нас — значит здесь. Именно у нас бесконечные серебряные пляжи.
— Да. У нас… — согласилась она, чуть подумав, и тут же почувствовала на своих губах его холодные, соленые, упрямые губы.
Свадебный пир… Если бы она выходила замуж за фермера, то на вертелах жарились бы бараньи ноги, а она сама сидела бы за травяным столом, опустив ноги в канаву. Если бы она вышла за Паскаля, небольшая гостиная ле Дюк не смогла бы вместить даже всей семьи ле Бон. А здесь, chez ces Slaves… Она сидела за огромным столом, заставленным дорогим фарфором и серебром, пила шампанское из хрустальных бокалов и понимала, что попала в совершенно другой и в то же время чужой для нее мир. Неужели только из-за сверкания огней, серебра, хрусталя она чувствовала себя в тот день гордой и счастливой?
Адам вздохнул во сне, и Анна уже не сомневалась, что она могла бы пировать с ним на свадьбе и в чаще, и в пустыне, на дюнах или среди скал и, уж конечно, на поляне, опустив ноги в глубокую канаву. Даже если бы стол был из дерна, а ноги обоих до крови были стерты деревянными сабо…
Доктор Корвин выполнил обещание. Он перенес свой врачебный кабинет на первый этаж, где снял комнату у знакомой супружеской пары пенсионеров, и таким образом молодые получили на Хожей сразу две комнаты, одна из которых была раньше спальней Эльжбеты. По просьбе доктора Кристин следила за ремонтом и устройством их небольшой квартирки.
— Ты бы не сделал этого для Дануты, — хмурила брови пани Рената. — А для этой чужой…
— Теперь она — жена Адама. И только у нее, хотя она и чужая, глаза широко открыты. И видят, сколько нам еще необходимо сделать…