Подавляющее большинство евреев, оказавшихся за пределами гетто, попросту не показывались на люди, разве что очень узкому кругу знакомых. В некоторых польских квартирах создавались специальные укрытия, чаще всего в подвалах, на чердаках, в нишах. Строительные материалы и щебень для оборудования таких помещений зачастую приходилось переносить в портфелях, чтобы не заметили соседи. Устройство убежища обходилось евреям в несколько десятков тысяч злотых, включая сюда и многочисленные взятки. Поэтому часто они жили просто в одной из комнат квартиры, а в случае визита гостей или администрации быстро и незаметно перебирались в уборную или на кухню. Детей прятали в угольных ящиках, шкафах, выпуская оттуда только вечером.
Так провел последние месяцы своей жизни и Эмануэль Рингельблюм. Он не погиб во время восстания в гетто. Отправленный фашистами в концлагерь в Травниках, Рингельблюм бежал оттуда летом 1943 г. с помощью офицера Армии Крайовой Теодора Паевского и добрался до Варшавы. Около суток он провел на квартире Паевского, в подвале. Дворник, ярый антисемит, давно уже подозревавший Теодора, учинил обыск. Не найдя ничего, он стал наблюдать за посещениями квартиры. Рингельблюму пришлось перебраться за четырнадцать километров от Варшавы, в семью садовника Людомира Марчака. Здесь же укрылись жена и сын Рингельблюма. Марчаки построили в саду за домом целую подземную квартиру с кухней и уборной. В ней прятались 36 евреев.
Марчаки взяли на себя много хлопот: незаметно для соседей заготовлять продукты для трех с лишним десятков человек, выносить мусор и парашу, разыскивать родственников, налаживать контакты, следить, чтобы в ту часть сада, где находилось подземелье, не проникли чужие (их внимание могло быть привлечено разговорами взрослых, детским шумом). За всем надо было уследить, вовремя предупредить евреев и под любым предлогом выпроваживать нежелательных посетителей.
У Марчаков Рингельблюм работал над большим трудом «Польско-еврейские отношения во время второй мировой войны», оставшимся незаконченным, отсюда он ездил в Травники, чтобы передать в концлагерь хлеб, документы и взрывчатку. О лагере в Травниках он написал специальную работу. В конце февраля 1944 г. Рингельблюм подготовил для научных и общественных организаций за границей доклад о культурной жизни в Варшавском гетто, начинавшийся словами: «Дорогие друзья! Мы пишем вам после того, как 95 % польских евреев погибли в газовых камерах и бойнях Треблинки, Собибура, Хелмно и Освенцима или перебиты во время акций по уничтожению в гетто и лагерях. Судьба томящихся в концлагерях тоже решена. Может быть, несколько человек, замаскировавшихся под «арийцев" и обосновавшихся, как затравленные звери, в лесах, останутся в живых, но уцелеет ли кто-нибудь из нас, участников подпольного движения, сомнительно. Поэтому мы хотим вкратце сообщить о нас и нашей работе. Мы, в гетто и лагерях, стремились жить и умереть с достоинством…"
Через неделю, 7 марта 1944 г., немцы обнаружили подземелье в саду Марчаков. Все его обитатели (в том числе и Рингельблюм), Людомир Марчак и еще один садовник — Мечислав Вольский были отвезены в «Павяк» и в тот же день расстреляны. Паевский погиб в немецком концлагере несколькими месяцами позже. Погибло подавляющее большинство из 42 000 евреев, бежавших в течение 1940–1943 гг. из Варшавского гетто.
Когда буржуазно-либеральный орган «Весь» лицемерно написал, что невозможно поверить в то, что есть поляки, помогавшие истреблять евреев, газета «Голос Варшавы» ответила суровой отповедью: «Эти сладкие иллюзии надо развеять — такие поляки есть, и их много. В одной только столице обитают сотни таких преступников, сделавших выслеживание немногочисленных уцелевших евреев своей профессией… живут тысячи людей, в том числе даже известные личности — адвокаты, врачи, которые приняли активное участие в грабеже еврейского имущества, воровали сбережения, присваивали вещи и т. д. Эти люди хотят теперь избавиться от свидетелей своих преступлений… Известно много случаев, когда даже так называемые пользующиеся общим уважением люди брали от предвидевших свою гибель зажиточных евреев солидные суммы, за которые обязывались вырастить их детей, — затем деньги присваивали, а детей отдавали в руки гестапо. Прятать голову в песок, закрываться официальными заявлениями мало: злу надо объявить войну…» Крайова Рада Народова в декрете 3 от 5 февраля 1944 г. предупредила шантажистов, что они наряду с другими участниками братоубийственных действий подвергнутся наказанию сразу по окончании войны. Несколько шантажистов были казнены боевиками Гвардии Людовой.
Руководители Армии Крайовой и Делегатуры не одобряли антисемитизма. Правительство Владислава Сикорского, смущенное явными проявлениями антисемитизма среди его сторонников в Польше, несколько раз специально предостерегало их от какого бы то ни было участия в гонениях на евреев. «Это необходимо из принципиальных и тактических соображений, так как иначе использование правительством ситуации на международной арене неслыханно затруднилось бы».
В марте 1943 г. органы Делегатуры объявили выдачу евреев преступлением и пригрозили шмальцовникам наказанием, а созданные летом 1943 г. при Делегатуре и Главном командовании АК чрезвычайные суды по делам предателей должны были рассматривать и доносы на евреев. 7 июля был приговорен к смерти некий Пильник «за то, что во время немецкой оккупации Польши, сотрудничая с немецкими оккупационными властями в качестве тайного агента, во вред польскому обществу выдал в руки немецких властей польских граждан еврейской национальности, скрывавшихся от немецких властей, а также за то, что выманивал в свою пользу у своих жертв большие суммы денег под предлогом необходимости этих сумм для защиты укрывающихся, затем выманивал якобы для освобождения из «Павяка" у родных драгоценности и деньги". Осенью 1943 г. было казнено еще несколько наиболее разнузданных антисемитов. Двух негодяев уничтожил майор АК Осткевич-Рудницкий (погибший во время Варшавского восстания 1944 г.). Эти шаги морально поддержали укрывающихся евреев и их польских друзей, но на антисемитов подействовали весьма слабо.
На фоне бесчеловечности антисемитов ярко выделяются благородные фигуры тех десятков тысяч поляков, которые не жалели времени, нервов и самой жизни ради спасения еврейских сограждан. Не говоря уже о смертельной опасности, на них ложилась бездна хлопот по устройству всех дел их зачастую совершенно беспомощных подопечных, по сбору для них денег, приобретению продовольствия на черном рынке, налаживанию связи с родственниками и знакомыми, подыскиванию новой квартиры в случае невозможности оставаться в прежней…
Люди, вынужденные месяцами и годами жить вместе, не выходя из помещения, иногда начинали тяготиться друг другом. Несоответствие характеров (или, скажем, ревность — что тоже бывало, когда в одном помещении оказывалось несколько мужчин и женщин) могло стать причиной больших и малых конфликтов, ссор и склок, которые, правда, приглушались сознанием общности судьбы, но не всегда могли быть преодолены. Укрывавшая многих евреев Аурелия Вылежиньская в своих записках вспоминает, как ее преследовало тяжелое чувство вины (за то, что она делает для своих еврейских подопечных не все возможное), смешанное с обидой (на то, что их претензии к ней подчас превышают ее возможности). «Когда-нибудь после войны они встретятся все у меня и будут сторониться друг друга, а ко мне отнесутся холодно за то, что делала для них так мало и так плохо…» Ей не пришлось дожить до этого момента. Вылежиньская погибла в 1944 г.