В начале лета к Полевому приехал из Москвы брат Ксенофонт Полевой — критик, переводчик, мемуарист, издатель, оставивший интересные записки о своем старшем брате. Показывая гостю «достопамятности» Петербурга, Николай Полевой свез его в мастерскую Карла Брюллова, показал недавно отделанную церковь Смольного монастыря и познакомил с Асенковыми. Варенька приняла гостей, как всегда, радостно, приветливо, угостила своими любимыми сладостями, гости веселились, смеялись, и никто не заметил, что хозяйка дома чувствует себя плохо, что она с трудом держится на ногах.
К ней подкрадывалась болезнь. Варенька кашляла, куталась в теплый платок. Ее знобило по вечерам. Но именно по вечерам надо было одеваться и ехать в театр. И собирать все силы, чтобы на несколько часов воспламенить, зажечь тысячную толпу своим огнем, живым чувством, острым состраданием.
Значительные пьесы, как всегда, перемежались пустячками. Но и они требовали напряжения духовных и физических сил.
Той весной царская фамилия пришла в восторг от водевиля П. Каратыгина «Ложа первого яруса на последний дебют Тальони», в котором, разумеется, была занята и Асенкова. Поэтому водевиль Каратыгина, высмеивающий преклонение многих светских ценителей искусства перед всем иностранным (но, строго говоря, — пустячок, как говорил о нем и сам его автор), шел часто. 7 июня его назначили к представлению в Петергофе, летней резиденции Николая I.
Днем, когда актеры обедали в Монплезире, у центрального подъезда неожиданно остановился кабриолет В нем сидели император и его царствующая супруга. Они приказали вызвать Асенкову Та выбежала в парк. Император познакомил Асенкову с императрицей, и оба сказали актрисе несколько любезных, ничего не значащих слов. Николай смотрел на молодую женщину тяжелым взглядом. Кабриолет тронулся и покатил прочь.
Асенкова вернулась к столу Актеры провозгласили тост за императора. Асенкова тоже подняла бокал. Но на прекрасном лице ее пробежала тень.
После выступления в Петергофе, в том же июне, надо было снова давать «Ложу первого яруса» придворной публике, собиравшейся на очередной праздник в Павловск. Шел и переводной водевиль, тоже пользовавшийся огромным успехом, — «Пятнадцатилетний король», Асенкова играла в нем Карла II. На этот раз «Северная пчела» посетовала на то, что Асенкова слишком часто является в мужском костюме:
«Г-жа Асенкова прекрасна в бархатном плаще, со шпагою на боку, в токе с перьями на голове.
Но мы, глядя на нее, думали про себя: «Какая жалость!» И точно, жаль одевать эту женщину в мужское платье. Снимите же скорее этот заимствованный костюм! Давайте побольше жемчугу, браслет, кружев, цветов, газу Г-жа Асенкова, как героиня Богдановича, Лафонтена и Апулея, хороша во всех нарядах; но мы видим ее в изящном наряде женщины.»
Жара и пыль петербургских улиц душили ее. Болезнь не отступала. В глазах появился лихорадочный блеск. По ночам Варенька теперь спала плохо — белые ночи и прежде будоражили, волновали ее, — и все думала, думала, мозг не желал избавить ее от дневного напряжения, сон не приносил отдыха. Утром она вставала разбитая, измученная этим тревожным полусном, в котором продолжалась в новом, причудливом обличье ее дневная жизнь. Врачи настаивали на отдыхе.
Но как и когда отдыхать ей, главной репертуарной актрисе Александрийского театра, без которой театр не мог уже существовать ни одной недели, ни одного дня?!
«Инспектору российской труппы
коллежскому советнику и кавалеру
Александру Ивановичу Храповицкому
Чувствуя слабость в груди и по совету врача покорнейше Вас прошу исходатайствовать мне у Его Превосходительства отпуск с 5 числа наступающего
июля месяца в город Ораниенбаум на 28 дней для поправления здоровья.
Актриса
Асенкова
27 июня 1838 г.»
Ораниенбаум имел в то время титул уездного города. Дворец, парки, оранжереи и многое другое, что составляло украшение этого прекрасного пригорода столицы, принадлежали чете великих князей — Михаилу Павловичу и Елене Павловне.
Супруги Романовы-младшие, хозяева петербургского Михайловского дворца (в этом здании помещается с конца прошлого века Русский музей), представляли собой некое единство противоположностей.
Михаил Павлович, главный военачальник государства, страстно любил фронт, службу, муштру и, будь его воля, устроил бы войсковые учения в редкостном по красоте Белоколонном зале своего дворца. «Ничего ни письменного, ни печатного он с малолетства не любил, — писал Ф. Ф Вигель. — Любил он играть в слова и в солдатики: каламбуры его известны всей России».
Елена Павловна являлась полной противоположностью мужу.
Одна из самых образованных женщин своего времени, она создала в Михайловском дворце некий «культурный центр», как выразились бы мы сегодня. Верную характеристику ее оставил нам А. Ф Кони, известный юрист, сын писателя и водевилиста, часто упоминаемого на страницах этой книги:
«Представительница деятельной любви к людям и жадного стремления к просвещению в мрачное николаевское царствование, она, вопреки вкусам и повадкам мужа, Михаила Павловича, всей душой отдававшегося культу выправки и военного строя, являлась центром, привлекавшим к себе выдающихся людей в науке, искусстве и литературе. В то время, когда ее муж ставит на вид командиру одного из гвардейских полков, что солдаты вверенного ему полка шли не в ногу, изображая в опере «Норма» римских воинов, в ее кабинете сходятся знаменитый ученый Бор, астроном Струве, глубокий мыслитель и филантроп князь Владимир Одоевский, Н. И. Пирогов, Антон Рубинштейн…»
Астроному Струве Елена Павловна помогла в создании Пулковской обсерватории, открывшейся под его началом в 1836 году Пирогов читал на ее вечерах свои трактаты о медицине, о назначении человека, о воспитании. Антон Рубинштейн, пользуясь поддержкой Елены Павловны, сумел учредить в ее дворце музыкальные классы, которые позднее переросли в первую русскую консерваторию.
В одном супруги Романовы безусловно сходились — в симпатии к Вареньке Асенковой. Михаил Павлович пытался со свойственной ему грубоватостью волочиться за нею, а Елена Павловна, понимая, какой талант таится в этой высокой хрупкой девушке, сочувствовала ее судьбе, ее нездоровью. Вследствие всего этого Варвара Николаевна Асенкова получила приглашение провести лето тридцать восьмого года в Ораниенбауме, считавшемся тогда курортным, целебным местом. В действительности, возвышаясь над уровнем моря всего на 15 саженей (около 30 метров), Ораниенбаум с его холодными утренними и вечерними туманами, постоянной сыростью, повышенной влажностью воздуха, резкими ветрами, нередко дующими с моря, никак не мог претендовать на роль легочного курорта.
Жарким днем середины июля Асенкова села в коляску, и кучер помчал ее мимо Нарвской заставы, по петергофскому шоссе. Мелькали пригородные дома и дачи, Троицко-Сергиевская пустынь с церковью, построенной Растрелли, потом Стрельна, Александрия, Петергоф — справа, у моря, виднелось новое здание недавно выстроенного театра. Потом снова — дачи в готическом стиле, сады, огороды. И она въехала в Ораниенбаум.
Для Асенковой был приготовлен небольшой домик на восточной окраине города, почти на самом берегу моря. Асенкова вздохнула здесь свободно. Начался первый в ее жизни настоящий отпуск, когда не надо беспрестанно учить новые роли, зазубривать похожие друг на друга двусмысленные куплеты или высокопарные трагические стихи, не нужно торопиться в театр, ежиться иод холодным дыханием его сквозняков. Теперь она много гуляла, наблюдая далекий парус, поднималась на Бронную гору, где располагалась деревня Пеньки и где над обрывом стояла беседка. Отсюда, с высоты, в хорошую погоду далеко видно море, а за ним, там, где лежал в туманной дымке Петербург, — достраиваемый Исаакиевский собор и собор Петропавловской крепости. С другой стороны будто плыл по заливу Кронштадт.
Иногда ей присылали приглашение Елена Павловна и Михаил Павлович, и она отправлялась в дворцовый парк и беседовала с хозяевами дворца о разных театральных и нетеатральных делах.
Друзья не забывали ее в деревенской тиши. Ее навещали в то лето П. Каратыгин, Дюр, артист Максимов, верный друг Сосницкий.