Отпуск пролетел быстро, настало время возвращаться в Петербург Она вернулась 13 августа.
Из театра слали роли. В сквере перед театром выросли два каменных павильона с оранжереями. Открылась первая в Петербурге выставка изделий императорского фарфорового и стеклянного заводов.
Но Асенкову ждала и еще одна новость. В сентябре на сцене Александринского театра состоялся дебют Надежды Самойловой. До сих пор она бывала в театре только за кулисами, у сестер Марии и Любови. Теперь Надежда, отлично освоившаяся за кулисами, вышла на сцену и стала полноправным членом труппы. Некоторые роли Асенковой предназначались именно ей.
Актерская семья Самойловых происходила от Василия Михайловича и Софьи Васильевны Самойловых, петербургских артистов, выступавших главным образом в опере. Особенно прославился их сын — брат упоминаемых нами сестер Самойловых — Василий Васильевич, ставший на русской драматической сцене создателем так называемой «самойловской традиции», в понятие которой входят острая трансформация, четкость внешнего рисунка, высокая сценическая техника.
Его старшая сестра Мария дебютировала в опере, но, не обладая хорошим голосом, перешла в драму «Мы видели, как г-жа Самойлова, слабая для оперы, пытала приютить талант свой в драме и, вместо успеха, была только причиною падения пьес, — писал Ф Кони. — Конечно, она хотела занять роль г-жи Каратыгиной: это немножко смело и самонадеянно».
Надежда Самойлова решила «занять роль г-жи Асенковой».
При вступлении на сцену ей пошел двадцать первый год. Надежда и Вера — младшие из сестер — жили баловнями в своей семье, освобожденные от каких-либо забот и хлопот Надежда не знала даже цены деньгам — все делалось за нее, для нее. Хозяйством руководили мать и старшая сестра Любовь, чьи режиссерские склонности вели ее и к руководству сестрами.
В доме Самойловых, так же как в доме Асенковых, собирались актеры, драматурги, критики. Но это были, большей частью, совсем другие люди — другого склада, другого нравственного и творческого уровня. Друзьями семьи Асенковых, людьми, которые жаждали писать о Варваре Николаевне, являлись П. Каратыгин, молодой Некрасов, позднее — литераторы и критики, Ю. Беляев например. Во второй половине прошлого века ближайшим другом семьи Самойловых и их официальным многолетним биографом стал драматург Виктор Крылов, чье творчество для театра передовые писатели и драматурги конца века иронически прозвали «крыловщиной». Так вот даже Крылов, сочинения которого о семье Самойловых носят, как правило, апологетический характер, написал о Надежде Самойловой, что в ее характере «шаловливость соединялась с чопорностью» и напряженнейшей заботой о своей «репутации» Это привело к тому, что Надежда, по свидетельству современников, плохо играла Лизу в комедии Д. Ленского «Лев Гурыч Синичкин», испортив своей чопорностью роль шаловливой Лизы Синичкиной. Надежда Самойлова была избавлена даже от труда читать газетные и журнальные рецензии, в которых упоминалось ее имя. Аргус семьи — Любовь Васильевна не давала сестрам в руки ни газет, ни журналов, а делала соответствующие, приятные для сестер выборки и зачитывала им свои «монтажи» вслух. Выделялись обычно те места, где хвалили Самойловых или, скажем, ругали Асенкову.
Любовь Васильевна, считая себя режиссером и педагогом, занималась с сестрами, проходила с ними каждую роль. Она же выбирала для них сценические костюмы — от этой заботы, которая поглощала уйму свободного времени и сил Асенковой, сестры Самойловы тоже освобождались. Они могли предаваться одному лишь высокому искусству.
Надежда Самойлова была одной из немногих актрис Александринского театра, которые, в отличие от всех остальных своих товарищей, считали директора петербургских театров Гедеонова «деликатным, доступным и добрым» Деликатным — человека, который всем без различия говорил «ты», да еще в грубом тоне. Доступным — чиновника, к которому прийти на прием можно было не иначе, как после длительного выяснения, в каком его превосходительство находится нынче настроении, не то — выгонит из кабинета и слушать не станет Добрым — руководителя, который на любую просьбу первым делом отвечал отказом и без всякой причины отправлял под арест таких замечательных артистов, как Сосницкий, Мартынов, Максимов, и многих других, выдавая им по 15 копеек в сутки на харчи.
Служил в то время в Александринском театре некий чиновник Крутицкий, жалкий человечек, бывший на побегушках у Гедеонова и пользовавшийся благосклонностью Самойловых. Крутицкий старался оправдать «доверие» и «хорошее отношение».
Режиссер театра Куликов запечатлел эти взаимоотношения в стихах:
Любовь Васильевна Самойлова в своих режиссерских устремлениях вмешивалась во многие стороны работы театра. Тот же Куликов сочинил по этому поводу эпиграмму
Артистка Александра Ивановна Шуберт вспоминает-
«Надежда Васильевна Самойлова сразу стала соперничать с Асенковой, которая была гораздо талантливее ее. Надежда и Любовь Самойловы сплетничали… Самойловы относились к Асенковой доброжелательно-ехидно (я говорю о Надежде и Любови, Вера еще не служила). Много сплетничали, стараясь выставить ее, как особу легкого поведения».
А «Северная пчела», отчасти в связи с поступлением на сцену Надежды Самойловой, писала:
«Г-жа Асенкова не может играть одна всех ролей. Три роли в вечер! Да этим можно убить любой талант!»
Нет, не тяжкий труд убивает любой талант, а атмосфера постоянного недоброжелательства, злобы, зависти и сплетни.
Да, у Вареньки было столько поклонников, сколько не бывало еще ни у кого из актрис ее времени, и это вызывало разноречивые толки. Драматург Дьяченко стрелялся из-за нее на дуэли и был выслан. Некий кавказский офицер, ворвавшись к Асенковой и не застав ее дома, в исступлении изрезал кинжалом мебель. Зимой, по вечерам, молодежь в ожидании выхода Асенковой после спектакля грелась перед театром у костров, шутила с кучерами, а потом, с восторженными криками, несла артистку от подъезда до кареты. Хотелось разглядеть из-под рюшей возбужденное лицо, ручку из-под лисьего атласного салопа, и это было наградой за долгое ожидание. Летом молодые офицеры провожали карету Асенковой верхами, бросали в карету цветы и письма, и потом, за устройство такого почетного эскорта, отсиживали на гауптвахте. А Павел Воинович Нащокин выкупил у горничной Варвары Николаевны огарок свечи, при котором артистка учила свои роли, и оправил его в серебро. И никто не делал ничего подобного по отношению к не очень талантливой и не слишком привлекательной Надежде Самойловой.
Можно ли не сердиться, не завидовать? Разве не вместе гуляли они в клубном саду на Мойке, равные во всем? За что же Вареньке такие почести, такие знаки славы?
О, зависть, великая и стародавняя сила тяжелого механизма искусства, который так мало в моральном и нравственном отношении поддается управлению! Его колеса, колесики и шестерни смазаны ядом и желчью, и трудно очистить от них старый, сработавшийся механизм.
Зависть рождается от бессилия.
Тот, кто может, делает И делом доказывает свое- право, утверждает свое положение, обеспечивает свой успех. Тот, кто не может. Нет, не уходит Уйти из театра добровольно почти невозможно. Но чтобы остаться — надо действовать, что-то доказывать. Если нельзя доказать, что сам ты хорош и талантлив, остается объявить всем, что твой соперник по сцене плох и бездарен.
И все силы, все запасы воли и упорства бросаются не на собственное дело, а на очернение деятельности другого. Расчет точный: если удастся принизить другого, значит — поднимешься сам.