— Нет, это презабавно! — без какого-либо намека на кваканье воскликнула жабья голова. — Во-первых, неужели ты думаешь, что восемнадцатилетняя девичья душа стоит столько же, сколько душа великого тысячелетнего чародея?
— Все души равны, — твёрдо сказала Варвара. — Об этом написано в древних текстах.
— О, она ещё и читает! — поразился Кау. — Н-да, давно меня так не развлекали!
Существо отошло к костру, погрело руки над пламенем и потёрло ладонями жабью морду. Варвара во все глаза смотрела, как бородавчатая кожа разглаживается и под капюшоном выступают человеческие черты.
— Сядь со мной, человеческая дочь, — приказал Кау и опустился на траву, скрестив ноги.
Варвара села напротив, скопировав его позу. Кышка подбежал, спрятался у неё за спиной. Лицо существа приобрело совершенно непримечательную внешность. Из-под капюшона свешивались тусклые песчаного цвета волосы. Нельзя было угадать возраст по гладкому вытянутому лицу, не сохранившему ни единой жабьей черты. Лишь одна морщина пересекала пространство между бровями.
— Ты многое прошла, смертная девушка. Ради чего?
Он поднял руку, так и оставшуюся чёрной, и поманил из темноты сияющий огонёк. Грудь Варвары сдавило, а сердце стучало где-то в горле. Душа села на вытянутые пальцы Кау.
— Увлечённый исследователь. Безжалостный воин. Мастер-чародей. Мужчина, проживший тысячу лет и видевший то, что не вместит и сотня человеческих жизней. Что ты такого ценного хочешь дать ему, Варвара?
— Жизнь, — тихо сказала девушка.
— Жизнь с юной черноглазой чародейкой? — усмехнулся Кау. — Боюсь, и это у него уже было. Ты так изранена и продолжаешь причинять себе боль лишь ради своих мирских желаний.
— Это не ради себя, великий, — ответила Варвара. — Эта тысяча лет… Тысяча лет без сердца! Без вкуса, без интереса, без любви! Неужели он не заслуживает прожить одну обычную человеческую жизнь?
— А может, он заслуживает покоя? — спросил Кау, поигрывая пальцами, словно щекоча присевшую на них душу.
Варвара сжала губы и стукнула кулаком по траве.
— Да что вы все заладили! Его кто-нибудь спросил?! Разве же он потерял интерес! Разве же душа его не рвалась обратно из птичьего клюва! Разве он оставил бы родной мир на растерзание Синемордому?! Если бы у кого угодно, да вот у тебя хотя бы, был выбор, умереть или пожить ещё, ну неужели ты выбрал бы покой?!
Два красных огня в упор смотрели в её глаза. Варварины щёки запылали, она опустила взгляд и поднесла руки ко рту, но слова уже вылетели.
— Удивительно… — тихо сказал Кау, разглядывая девушку.
— Прости, о великий, — выдохнула Варвара.
— Неужели тебе не страшно? Это глупость или безрассудство юности? Я видел грозных воинов, плачущих у меня в ногах. Я видел великих царей, дрожавших от одного моего вида. Я видел женщин, бросавшихся с этого плато во тьму, только бы не стоять радом со мной…
— Мне страшно, — сказала Варвара.
— И всё же…
— И всё же я буду просить тебя, пока могу: верни душу Кощея! Я останусь здесь вместо него! Прошу тебя! Времени нет!
Варвара хотела удержаться от слёз, но их было не остановить. Хотя бы не всхлипывать так громко, ох, Варвара! Кау потянулся длинными пальцами свободной руки и дотронулся до одной из окровавленных стоп девушки, потом до второй. Мурашки побежали по коже, и боль прошла, а раны затянулись.
— Времени нет в кругу Кау, — сказало существо. — Время не властно над миром Смерти.
Варвара провела рукой по груди — следы кошачьих когтей тоже пропали.
— Во-вторых, — сказал Кау, — и это уже не шутка. Есть законы.
— Не ты ли их придумал?
— Без правил всё развалится. Вселенная тяготеет к хаосу, и нужно соблюдать равновесие. Кощей много чего натворил такого, что смертным не должно сходить с рук. Его действия в Яви резонируют — отражаются — в Нави. Два мира, две стороны сущего, между которыми Кощей постелил соломку, чтобы не больно было соприкасаться! Покой дал он смертным в Яви — стоило ли лезть ради этого в мироустройство?
Варваре было, что на это ответить, но она боялась сказать лишнего. Вдруг у великого Кау благодушное настроение — это временное? Вернётся жабий лик, тогда всё пропало. А так — хоть капелька надежды!
Кау тем временем крикнул в темноту:
— Сирин, моё чудовищное дитя, пойди сюда!
Из темноты, распугав сияющие души, вылетела птица и уселась на плечо существа. На совином теле, среди перьев, там, где должен был быть клюв и круглые птичьи глаза, помещалось сморщенное лицо младенца, готового вот-вот расплакаться.
— Подари мне перо, о прекрасная, — сказал Кау, и Варвара по интонации поняла, что это был приказ, а не просьба.