Тебе придется отсидеться, сказал Карни, с этим чемпионатом – все.
Джуд открыл и закрыл опухший рот. Он посмотрел на Карни.
Такое случается, горько заметил Карни.
Тренер побежденного боксера зашел проведать Джуда. Это был невероятно потливый коротышка, вытиравший только лоб, и казалось, что на его щеках застывали слезы.
Да, ужасная ссадина, сказал он. Вот что я вам скажу: я кое-кого позову. Может, он поможет вашему пареньку. Карни кивнул и поблагодарил.
Им было велено подождать. Это займет какое-то время. Но доктор нужен обязательно. А то будет только хуже.
Джуд удивился. Дежурный врач положил компресс со льдом, но вернулся к Джерому. Жаль его мальчишку, сказал Карни, вздохнув.
Примерно через час Джуд очнулся. Компресс сполз. Карни спал на стуле, уронив подбородок на грудь, но тоже проснулся и пробормотал: «К чертям собачьим, сынок». Он сплюнул в бутылку от кока-колы, встал со стула и так стоял, прислушиваясь к тяжелому стуку женских каблуков в бетонном коридоре.
Она вошла из мерцающего мрака, огромная и черная. Нос у нее был крючковатый, прямо как у индейцев чероки. Она жевала хот-дог и, только дойдя до середины комнаты, заметила Джуда во всей его красе. Тогда она выбросила остатки хот-дога в мусорную корзину.
Кажется, меня к вам вызвали, сказала она. Она переводила взгляд от одного к другому. Она напомнила Джуду его степенных теток, только помоложе. У нее были толстые губы, бледнее, чем кожа, и под грубым тусклым халатом, единственным украшением которого была нитка бус, виднелись мешковатые штаны со складками на животе. Она выглядела вполне солидно и в то же время походила на хиппи, уже появившихся повсюду.
Карни сунул за щеку новую жвачку и стал смотреть, как она снимает с Джуда повязку. Хотя время от времени Карни высказывался на тему, кто от кого зависит, кто подхалим, кто хозяин, и проходился по черным, итальянцам, евреям, за полвека в боксе его расизм сочетался с уважением. Джуд не удивился, что он ей доверяет.
Когда ему снова на ринг? – спросила она.
В следующее воскресенье, ответил Карни. А что вы собираетесь делать?
Припарки. Она говорила безучастно, будто обращаясь к ране. Я думаю, что к этому времени смогу поставить его на ноги.
А сколько?
Люди платят, сколько могут.
Отлично. Просто сделайте все возможное.
Звали ее Луиза, и всю неделю она лечила Джудову рану. Она носила с собой пакетики и склянки с маслом в сумке, плетеной, словно корзина. И хотя руки ее были величиной с мужские, они были осторожны. Трижды в день она приносила свежие льняные компрессы. Она массировала края раны, каждое касание походило на отслаивание коросты, изношенной плоти, оставляющее приятное чувство на челюсти и затылке. По его глазу стекало немного бледной и водянистой крови. Он молчал, прислушиваясь к ее дыханию. Она открывала рот только для того, чтобы запретить ему все, кроме прогулок.
Ночью он наслаждался бессонницей. Он смотрел телевизор, пока экран не начинал рябить черно-белыми полосами разных оттенков, издавая пронзительный писк. С улицы сияли фары случайной машины. Он вспоминал бабушку, которая после работы в поле переодевалась, чтобы идти в церковь, и ее большие руки неуклюже выглядывали из складок фартука. Однажды, когда Луиза втирала ему мазь, он сжал ей свободную руку. Ее сильные ноздри искривились. Она отпрянула, и он отпустил руку. Он сообразил, что она гораздо моложе, чем он думал.
За несколько дней до поединка он попросил ее дать что-нибудь, что помогло бы уснуть. Он заговорил с ней впервые.
Tu parles français?[13] – осведомилась она с незнакомым акцентом. Она смотрела на него.
Oui. Он говорил нерешительно, не совсем понимая, как его голос приноравливается к французскому. Да и вообще он давно уже ничего не говорил. Du Canada[14], – услышал он собственное бормотание, неизвестно откуда исходящее.
Beaucoup de monde parle français ici[15]. Голос у нее прыгал, как будто она собиралась петь. Mais tu ne vis pas ici, n’est-ce pas[16].
Non, pas ici[17], ответил он, En… в Джорджии.
La Georgie. C’est triste pour toi. De ne plus parler…
J’imagine[18].
Заваривая ему чай, она рассказала немного о том, что выучилась языку у родителей. Позднее, когда она ушла, он поплыл под тенями, смутными, обострившимися куполами, вроде соборов и деревьев. В какой-то момент он попал на кухню своего детства, хотя свет из окна скорее напоминал пейзаж за дверью товарного вагона, из которого он выпрыгнул с Иза-Мари, когда впервые пересек южную границу. Потом он увидел сестру, сидящую на краю кровати с куском картона на коленях – она клеила яркие вырезки из журналов, чтобы сложить слово, которое он никогда не давал себе труда прочесть, да и не умел этого. И снова ночь. Сон о ее косточках и поле, где он ее потерял. Собака, роющаяся в сорняках. Он сам – бегущий. Человек в голубой куртке с высоко поднятым фонарем, который его ищет.