Целый ряд «валахских» островков (греч. Blachoi, нем. Walchen) (о которых мало что известно), сохранившихся по всему дунайскому предгорью, от Швабии до Трансильвании, следует рассматривать как одно целое. Самые западные были в конце концов германизированы, а находившиеся в центре — затоплены мадьярским нашествием. Сохранились только те, которые располагались на востоке и юге. Настоящая загадка состоит не столько в факте их выживания, сколько в необычайном демографическом богатстве этих островков в Трансильвании, в то время как аналогичные анклавы на Балканах лишь постепенно хирели. Однако этот стремительный рост населения не относится к периоду вторжений, а, по-видимому, датируется XII–XIII веками.
Многообразие славянского мира
Представление об общности своих интересов было присуще славянским народам раннего средневековья в еще меньшей степени, чем германцам в период после окончания первой волны завоеваний. Без сомнения, территориальная и лингвистическая сплоченность оставалась относительно большой (тем более что долгое время между северными и южными славянами продолжали существовать «мосты» через сегодняшние венгерские и румынские владения; еще в начале нашего (XX) века хорваты Бургенланда, болгары Добруджи и Бессарабии поддерживали эти связи). Однако после VI в. уже не следует рассматривать славян как единое целое, а главное, стоит остерегаться постоянного противопоставления «германцев» и «славян» как сложившихся и, естественно, антагонистических общностей. Лингвистические концепции не лишены своей полезности, но они не должны переноситься на экономическую и даже политическую сферы. Так, польские и чешские вожди X в. руководствовались отнюдь не идеей создания национальных славянских государств, а стремлением занять среди европейских государей место, хоть сколько-нибудь сопоставимое с тем, которое отводилось германским локальным правителям, в то время как равенство же с императором, очевидно, было недостижимым. Это отсутствие национальной славянской идеологии, по мнению византинистов, само собой разумеющееся в ранние эпохи, еще слишком часто недооценивается историографией Центральной Европы. Повторим также, что не существует «общеславянского права», что почти отсутствуют общеславянские государственные институты, и что от края до края обширных славянских владений практически не найти характерного славянского археологического пласта. Нет также никакого отчетливо индивидуального славянского стиля в искусстве. Лишь греческое христианство придало всей той части славянского мира, которая его приняла, мощный фактор интеллектуального единства — общий церковный и литературный язык, старославянский, который сохранял все свое значение вплоть до начала XVIII века. Народы, примкнувшие к католицизму, приняв латинскую культуру, которая затронула лишь узкие элиты, не испытали на себе такого влияния.
Балканские славяне, без сомнения, были не столь разобщены. Единый образ жизни было неизбежным для всего сельского населения полуострова, будь оно славянским или нет, также обстояло дело и у моряков Далмации, как славян, так и латинян. Усвоение византийской культуры большинством балканских славян еще усилило это единство, до такой степени, что все те различные политические структуры, которые они образовали вплоть до наших дней, всегда отличались чрезвычайной аморфностью. Даже религиозного барьера, который в IX в. отделил словен и хорватов, ставших католиками, от остальных балканских славян, оказалось недостаточно, чтобы разорвать лингвистическое единство югославов.
Безусловно, именно у западных славян расхождение, достигло своей вершины. Взять хотя бы два очень близких народа, чехов и поляков, у которых уже первые исторические источники свидетельствуют о яростной взаимной вражде. Неистовые распри ускорили гибель славян между Эльбой и Одером (уже франкские Королевские Анналы за 808 г. настойчиво твердят о antiquae inimicitiae (извечной вражде) между велетабами и ободритами), а их соседи в Польше и Богемии и не подумали протянуть им руку помощи во время немецкого завоевания. С экономической точки зрения мало что объединяло польскую равнину, ориентированную в сторону Балтики, как об этом свидетельствуют находки монет, практически идентичные шведским, и Богемию, взоры который были устремлены на среднюю Германию и Дунай. Торговые и ремесленные города, вокруг которых строились польское и чешское государства — например, Ополе в Силезии, с сотнями домов, мастерских и складов, расположенных в соответствии с правильным планом, — коренным образом отличались от мощных моравских замков, населенных лишь небольшим количеством воинов, человек по триста, как полагают археологи в отношении наиболее важного из этих поселений под названием Микульчик. Даже среди этих городов следует особо выделить группу балтийских портов (Волин в Померании, Рерик у ободритов), более близких к скандинавским портам, чем к внутренним гродам. Пока мы не располагали ничем, кроме рассказов редких путешественников, однородность западнославянского мира была удобным литературным штампом, однако стремительный прогресс археологии каждый день подтачивает его, предоставляя все больше и больше данных о местных особенностях. Что касается русского мира в период раннего Средневековья, который, не будем забывать, соотносится, скорее, с современной Украиной, чем с древней Московией, то он больше чем наполовину поддался притягательной силе степей. Военные операции Святослава и Олега на Балканах и Волге, или таинственная авантюра в Тмутаракани сближают русских, скорее, с болгарами или аварами, чем с западными славянами, в то время столь прочно привязанными к своему родному краю. Не отрицая сущностного единообразия городского горизонта, который протянулся от Одера до Дона, следует подчеркнуть сходство между городами Киевской Руси и хазарского каганата, и даже между некоторыми государственными институтами этих двух стран. Лесистый север походил на финский мир. В конце концов эти различия еще усугубились под влиянием варягов (чью степень трудно оценить), которое, несмотря на некоторые отжившие теории, ограничивалось одной Русью.