Желательно было бы иметь для каждого региона общее исследование с развернутой картографией. Тогда нам бы удалось увидеть, как распространялась паника, сменяясь успокоением, часто совсем обоснованным. Можно было бы оценить то, насколько непригодными для обороны считались прибрежные регионы, и состояние их административной заброшенности (в принципе, для окончательного отступления необходима была санкция властей). В пути беглецы из разных мест объединялись и устанавливали прочные связи: так, например, священнослужители из Доля и Котантена шли бок о бок до самого Орлеана или до самой Англии, безусловно, из-за того, что франки (в 867 г.) уступили Котантен бретонцам. Наконец, надо было бы установить, в порядке исключения, те из монастырей или мощей, которые, вразрез с вышеприведенной схемой, никогда не двигались с места, как Мон-Сен-Мишель.
А пока мы располагаем несколькими превосходными работами об отдельных случаях бегства. Две из них мы кратко изложим в качестве примера. Каноники, охранявшие останки св. Мартина в Туре, впервые пережили боевую тревогу в 853 г.: мощи были отправлены в Кормери (совсем неподалеку), а сокровищница в Орлеан; план направиться в Ферръе-ан-Гатинэ не был осуществлен, и после того как тревога улеглась, все вернулись в Тур (854 г.). В 862 и 869 гг. каноники подготовили пристанища в Лере в Берри и в Марса в Оверни; побывали они там, или нет, мы не знаем, но в 877 г. они направились в Шабли (что вТоннеруа) и, безусловно, в Оксер. В 878 г. они вернулись в Тур и больше не двигались с места; при последнем нападении норманнов они укрылись в стенах города. В этот горестный период крепостные стены там были окончательно достроены. Монахи из монастыря Сен-Мэксан впервые ушли из него около 860 г. в Эбрейлъ около Ганна. Вскоре вернувшись в Пуату, они почти тотчас же покинули его, направившись в сторону Бретани, где в 869 г. король Соломон приютил их в Плелан-ле-Гран. В начале X в. они попытались вернуться, но их остановила угроза норманнского нападения на Луару; тогда они поселились в Канде-сюр-Беврон около Блуа, а затем, около 911–921 гг., в Бургундии; в 924 г. отрешились вернуться в Пуатъе, а к 942 г., наконец, добрались до своей отправной точки. Между тем они оставили в Эбрейле значительную часть мощей, и на месте монахов из Пуату времен первого отступления оказалось большинство бретонцев. Другие знаменитые маршруты, монахов с о. Нуармутье, или из Фонтанеля, еще более длинны и запутанны; а некоторым монастырским общинам впоследствии пришлось бежать уже от венгров…
Бегство светской аристократии и разрушение церковной структуры повлекло за собой колоссальные земельные переделы, размах которых мы можем осознать, сравнив хартии IX и XI вв., касающиеся одного и того же института. Для вотчин каролингской эпохи обычно была характерна разбросанность по очень обширным территориям, причем правительство благоприятствовало этой тенденция, вкрапливая владения французских аббатств в территорию Германии или Северной Италии, так как это способствовало духовному единению Запада. Владения XI в. гораздо более компактны, а отдаленные угодья фигурируют только как засохшие побеги, эксплуатация которых прекратилась. Впрочем, нашествия не были ни единственной, ни даже, возможно, главной причиной этой регионализации; в этом играли значительную роль также экономические (трудность сообщения) и политические (некоторые территориальные княжества стали автономными) факторы.
Социальные последствия угадать нетрудно. Несостоятельность франкской аристократии на западе повлекла за собой образование там в X и XI вв. нового правящего класса. Падение каролингского епископата освободило место для наихудших злоупотреблений; в 990-1048 г. в Ренне (кафедру на протяжении всего X в. никто не занимал) епископский сан стали передавать от отца к сыну. Напротив, нищета разграбленных аббатств стала одной из движущих сил клюнийского движения89, которое было озабочено их восстановлением, а возможно, и другими монастырскими реформами. Наконец, нет нужды подчеркивать, что сразу после этого беспорядочного бегства, в котором каждый мог рассчитывать только на себя самого, необходимость склониться перед высшей государственной властью уже не импонировала умам, и особенно духовенству, которое столько сделало для величия Империи в IX веке.