Итак, нужно допустить, и это не удивительно, что варяги, по роду своих занятий купцы и наемники, не осуществляли на Руси какой-либо массовой колонизации в городской среде. Что касается того, чтобы приписывать им колонизацию сельских местностей, то это очень неосновательная гипотеза.
Если вернуть его в истинные рамки — движение через Русь шведских авантюристов, готовых на все, что сулит выгоду, — варяжский феномен уже не вызывает удивления, и, конечно, без труда можно сравнить со сведениями русских (Повесть временных лет) и скандинавских источников (прежде всего саг). Зато обращение к вспомогательным дисциплинам, столь информативное на Западе, здесь почти невозможно. Если очень незначительное количество скандинавских антропонимов и вошло в русский язык, то это случилось главным образом благодаря князьям Киева (Игорь, Олег, Ольга от Ингвар, Хельги, Хельга). Скандинавские топонимы полностью отсутствуют; есть только несколько названий мест, производных от самого слова «варяги». Скандинавские названия Руси (Gardariki), Новгорода (Holmgardhr), Старой Ладоги (Aldejgjuborg) и Киева (Kaenugardhr), так же, как и днепровских порогов долго не просуществовали (древнерусским языком было заимствовано только скандинавское название Босфора, sund, «пролив» (у Нестора суд). Дело обстоит совершенно иначе на побережьях Финляндии и Эстонии, где обильная шведская топонимия соотносится с интенсивной аграрной колонизацией, которая оставила лингвистические островки, прекрасно сохранившиеся вплоть до 1944 года. Этапы этого заселения, впрочем, плохо известны и очень спорны; если оно восходит к эпохе викингов, то было возрождено христианскими миссиями XII века). Все эти факты заставляют отвергнуть мысль о настоящем заселении скандинавами Руси. Более того, мы практически не находим ни в Новгороде, ни в Киеве скандинавских институтов: даже княжеская гвардия из шведов принимала совершенно славянскую структуру дружины. С момента своего зарождения Русское государство в поисках политических идей вовне обращается к тюркско-хазарским образцам, а затем к византийским и болгарским, но не скандинавским; и правда, шведскую модель королевской власти, тесно связанную с соответствующей формой язычества, в то время нельзя было ни заимствовать, ни копировать. События на Руси служат еще одной иллюстрацией той гибкости, с которой скандинавы, даже на краткое время получая обширную власть, учились у других цивилизаций. Осталось установить хронологию шведского проникновения в сердце континента. Сведения об этом разноднородны, почти противоречивы. Без учета возможных прецедентов Бронзового века, поползновения шведской экспансии на восток отмечены еще со времен Меровингов: первые скандинавские захоронения в Гробине (Курляндия), бесспорно, датируются VII веком. Однако эти прибрежные населенные пункты, находившиеся в стороне от крупных рек, почти не имели владений в глубине континента. Понадобилось долгое время, прежде чем был открыт первый великий путь во внутренние территории через Неву и Ладожское озеро; вдоль русских рек археология еще не отыскала ничего, что с определенностью можно было бы отнести к периоду до IX века. С другой стороны, недавние раскопки торгового центра Хельго (или Лилло) к западу от Стокгольма обнаружили удивительное количество предметов, привезенных с Востока, в гораздо более раннюю эпоху, возможно, с VI века. В готландских захоронениях VII века были найдены изделия из слоновой кости и раковин из Индийского океана. Какими путями, разумеется, непрямыми, устанавливались эти отношения между Швецией и западной и центральной Азией? Некоторые предполагают, что через Александрию и прирейнскую Европу, но надежные промежуточные, подтверждающие существование этого маршрута, вехи отсутствуют. Ключ к проблеме надо искать в еще более мощном археологическом исследовании северо-запада современной России.
Та же неопределенность сказывается и на порядке зарождения варяжско-русских княжеств. Являются ли самыми древними из них княжества на северо-западе, Новгород, Полоцк и Псков, на Волге, впрочем, гипотетические, или на Днепре, особенно княжество Аскольда и Дира в Киеве? Важность этой хронологии для истории первых русских институтов ощутимо: был ли их исходный контекст отмечен финским, тюркским или чисто славянским влиянием? Отметим, что археология до сих пор не может зафиксировать никаких точных следов деятельности шведов вдоль средней и нижней Волги, несмотря на то, что сведения о ней во множестве встречаются в византийской, мусульманской и русской историографии; существование некоторых институтов также служат ей подтверждением. Поле для археологических изысканий остается огромным.