Выйдя во двор, она не встретила ни души и торопливо прошла вдоль пекарни, где, похоже, никого не было. Солнце стояло еще высоко, и его лучи пронзали голубоватый воздух. Она направилась полем, вдоль изгороди, чтобы не встретиться с Симоной и Мари–Жо, которые вечно за ней шпионили. Эти две вредины не находили себе места с тех пор, как увидели ее на пляже с американским летчиком. А теперь, узнав, что она собирается за него замуж, — вот было зрелище! — просто позеленели от зависти. «Я буду писать вам из Мичигана», — пообещала им Николь.
Прежде чем выйти на перекресток. Николь с бьющимся сердцем остановилась в тени деревьев. Достала из маминой сумки помаду и в последний раз подкрасила губы. Карманное зеркальце упало и треснуло.
Уил был уже на месте, в своем джипе, и загадочно смотрел на нее. Ни слова о ее платье, ни малейшего комплимента. Николь заметила зажатую между его колен бутылку.
— Сегодня праздник, — объявил он и рванул с места как сумасшедший.
Он гнал, как самоубийца, по разбитой дороге, нарочно стараясь не миновать ни одной лужи, задевая сосны, срезая путь через дюны и дико хохоча.
— Уил, да ты же пьян! — испуганно воскликнула Николь.
Мотор рычал, грязные брызги летели во все стороны, от нескончаемых толчков помялось ее красивое платье, а саму ее начинало подташнивать. Она вцепилась в сиденье и умоляла:
— Не так быстро, Уил, не так быстро!
— Нет, дарлинг, надо быстро, еще быстрее, — отвечал Уил, указывая рукой на запад, где угрожающе чернело небо, и, отпустив руль, прикладывался к горлышку своей бутылки.
Когда они приехали, редкие капли приближающейся грозы уже взрывали раскаленную пыль. Развеселого вида караульный поднял шлагбаум и, задрав голову, принялся ловить ртом прохладные капли.
Житель далекого Эльдорадо и владелец ранчо Уильям Шнайдер на самом деле был ночным сторожем на автомобильной стоянке в Бронксе и уже арестовывался за мошенничество. Жена его работала уборщицей, а их сыну Терри исполнилось два года.
Арзакская военная база представляла собой несколько низких, похожих на бараки строений, выходивших к морю и обнесенных забором из колючей проволоки; среди них возвышались радиомачта и флагшток с американским флагом, а из прилепившегося к скале курятника время от времени доносилось глухое кудахтанье. На базе, казалось, не было ни души: основную часть личного состава накануне отправили на родину; а оставшейся горстке военных было поручено уладить последние формальности с французскими поставщиками.
— Вот моя комната…
Они оказались в квадратной каморке, выходившей на океан. Пол и стены ее были сколочены из грубых досок. На крыше стучал на ветру волнистый лист жести. В глубине комнаты, на веревке, скрывая подпертую поленьями газовую плиту, сохли майки и трусы; по обеим сторонам шкафа громоздились, отсвечивая серым металлическим блеском, ящики из–под пива. С потолка свешивалась лампочка без абажура, освещавшая фанерный стол, испещренный следами окурков, на нем высилась гора пустых пивных банок; стульями служили ящики из–под снарядов. Слышно было, как совсем рядом море накатывается на скалы.
Уил включил проигрыватель — игла уже стояла в начале унылой песенки Фрэнка Синатры.
Его зеленые глаза жадно шарили по фигуре Николь и выражали столь откровенное желание, что она продолжала стоять как вкопанная со скрещенными на груди руками. Он присвистнул — и свист получился каким–то хулиганским. Прорвав грозовые облака, последний луч багрового солнца скользнул по нижнему краю окна, окрасив в пурпурный цвет распущенные рыжие волосы Николь.
— Садись, дарлинг, не бойся.
Ошеломленная, Николь с опаской поглядывала на ящики из–под снарядов, боясь испортить свое уже и так помятое платье.
— Садись на кровать, дарлинг, вот так: раз — и на матрас. Хочешь пить?
— Нет. Уил, спасибо. А где же твои друзья?
Она сидела на самом краешке кровати и испытывала панический страх, глядя на стену, увешанную фотографиями обнаженных красоток.
— Мои друзья сейчас придут, сладкая ты моя, будет настоящий праздник. Сейчас, сейчас они придут.
Уил достал из шкафа бутылку шотландского виски и потягивал его долгими шумными глотками.
— Ах нет, Уил, не пей больше!
— Буду, дарлинг, и ты тоже будешь. Ты обязательно со мной выпьешь.
Он вульгарно засмеялся и непристойно задвигал бедрами.
— А потом мы будем трахаться. Ты что, боишься?
Он с силой притянул ее к себе, глядя на нее мутным взглядом и брызжа слюной ей прямо в лицо.
— Пей! — приказал он.
И вдруг, схватив ее сзади за волосы, попытался засунуть ей в рот горлышко бутылки. Николь так рванулась в порыве страха и ярости, что виски залил ей все платье. Она закричала и бросилась к двери. Ручка уже поддалась, когда он снова схватил ее за волосы и, потянув назад, с размаху швырнул на кровать. Задравшееся платье обнажило пупок. Она закричала еще сильнее, и он ударил ее по лицу.
— Заткнись и пей.
И он стал поливать ее виски. Задыхаясь, Николь пыталась расцарапать ему лицо и вырваться.
— Прекрати вопить, иначе…
Он щелкнул зажигалкой. Николь в ужасе увидела, как пламя осветило ее залитые виски волосы. Уил ухмылялся. Свободной рукой он ощупывал сжавшееся от страха тело.
— Ты написала в штанишки, дарлинг, — прошептал он, умильно подмигнув. — Я заберу их с собой в Нью–Йорк. На память. — Взгляд его зеленых глаз налился свинцом. — А ну, сними–ка их.
Охваченная стыдом, она. казалось, оцепенела.
— Снимай! — рявкнул он и, вырвав у нее клок волос, поджег их.
Он блаженно улыбался и, переводя дыхание, наблюдал за тем, как девочка повинуется его приказу. Подняв трусики, упавшие между черными ботинками, он, потрясая своей добычей, будто скальпом, осмотрел их при свете лампы, а затем небрежно сунул в свой дорожный сундук.
— А вот теперь можно и потрахаться, дарлинг! Моя жена всегда хочет трахаться.
Он достал из шкафа еще одну бутылку шотландского виски и открыл ее зубами. Николь снова попыталась вырваться, но пошатнулась от страха и, падая, поцарапала себе колени. Не дав ей подняться, он сбил ее ударом ноги и, тяжело дыша, навалился на нее. Силой разжав ее губы, стал вливать ей в рот виски, грубо ударяя горлышком бутылки о ее зубы и паясничая, видя, как она захлебывается.
— О нет, Уил, нет, — простонала Николь еще раз, и то были ее последние слова этой ночью.
Расстегнув свои форменные брюки, Уил грубо овладел девушкой, не обращая внимания на ее крики и рыдания. Он никак не мог кончить и в бешенстве осыпал ее оскорблениями и ударами. Николь, обмякшая и почти бесчувственная, только тихо стонала; губы и тело ее кровоточили. Путаясь в спущенных брюках, Уил протащил ее по полу к кровати: «Ах ты, французская милашка!» и, открыв дверь, заорал в темноту: «Come on, guys, she is ready»[2]. Затем стал яростно топтать свои брюки, пока не освободился от них совсем, глотнул еще виски и снова навалился на Николь.
Снаружи хлопнула дверь. Из соседнего барака пришли Альдо и Сэм, выпивавшие в ожидании сигнала Уила и время от времени заглядывавшие в окно, чтобы насладиться зрелищем.
Альдо, чилиец, был гигантского роста, с огромным животом, Сэм — рыжим юнцом, сыном пастора.
— Мои друзья, — объявил Уил. — Гуляем, дарлинг. Он попытался поставить ее на ноги, но она падала, не переставая стонать. Сэм с грубым смехом схватил ее одной рукой за талию, а другой стал шарить под платьем. Уил вцепился в вышитые воланы и резко рванул их вверх. Пояс, пуговицы разлетелись во все стороны, но рукава и воротник уцелели. «Exactly like football»[3], — хмыкнул он и, глупо гоготнув, сорвал с нее платье, как шкурку с камбалы, и швырнул его на пол.
Воцарилось молчание. Трое мужчин с таким интересом разглядывали свою обнаженную и дрожащую жертву, словно только что поймали добычу. Расстегнутый лифчик висел на одной бретельке. Одна из черных маминых туфель закатилась под кровать. Николь стояла перед ними с заплаканным лицом, прикрывая съежившееся тело руками.