Последовавшее новое заселение Африки римлянами поднимает две интересные проблемы. Во-первых, купцы, похоже, вернулись к традиционным торговым маршрутам без особой ох9ты; Юстиниану так и не удалось уговорить средиземноморский мир признать, что вандалы были всего лишь эпизодом. Осуществленное им возвращение сельскохозяйственной собственности и земельных владений потомкам лишенных имущества римлян было гораздо успешнее его коммерческой политики. И, во-вторых, его религиозное возрождение превзошло самые смелые надежды африканской Церкви, которая не только вновь обрела свое отнятое имущество, но еще и получила возможность (и не упустила ее) начать преследование арианских иерархов. Вот отрывок из послания африканского духовенства, по случаю его первого собора в Карфагене в 534 г., папе Иоанну II:
«Мы жаждем возрождения прекрасных обычаев прошлого, упраздненных вековой тиранией и пленом, несмотря на единодушные протесты. И потому мы снова созвали собор всей Африки в базилике Юстиниана в Карфагене — и мы оставляем Вашему Святейшеству представить себе, каким потоком льются наши радостные слезы в таком месте».
Почти без передышки Юстиниан перешел к действиям, которые выглядят вполне логичным продолжением одержанной им победы. Он взялся за восстановление власти империи над Италией. Но здесь проблема была сложнее, поскольку варварское владычество было более мягким, а арианские гонения менее жестокими, чем все то, что испытали на себе африканцы. Следовательно, приветствия римской Италии в адрес войск императора могли быть не столь уж чистосердечными. Далее, итальянцам недоставало чувства сплоченности и провинциальной гордости, которая позволяла африканцам мыслить и действовать сообща. Но прежде всего имперские военачальники неверно оценили силу и разум остготов. Для того чтобы завершить Итальянскую войну, понадобился не один год, а двадцать; и за это время Италия была разорена от края до края, а ее города разграблены так, как никогда прежде.
Значительную часть этого ущерба можно отнести за счет жестокости имперских наемников, у которых было меньше оснований охранять права собственности, чем у осевших здесь готов. Городам Италии, и самому Риму, был нанесен удар, от которого они так никогда полностью и не оправились. Но все равно часть бедствия была связана с естественными причинами, особенно с голодом и чумой, которые почти не могли контролироваться войсками. Если бы освобождение Италии было осуществлено с той же скоростью, что и Реконкиста в Африке, не было бы никаких серьезных сомнений в том, что Юстиниан был бы встречен как избавитель. Но этому помешала эпоха военных столкновений и разрушений длиной в целое поколение. И когда Рим, наконец, пал, итальянский сепаратизм, антигреческие настроения и местные интересы соединились, чтобы обеспечить имперским войскам очень прохладный прием.
К сожалению, освобождения Италии не воспел ни один эпический поэт.
Юстиниан осуществил цель своих предшественников — восстановление Римского мира, обнимающего Средиземное море,— ценой непомерных человеческих и финансовых потерь. Африканские, итальянские и даже испанские порты были снова открыты для римского судоходства. Мог ли этот мир, при благоприятных условиях, вернуть себе свое древнее благосостояние, сказать невозможно; через очень короткое время лангобардам и арабам было суждено упразднить результаты Реконкисты. Но Юстиниан верил, что это было возможно; и в течение этих коротких лет его правления, особенно в Италии, наблюдались некоторые приметы восстановления, указывающие на обоснованность его веры.
Итак, подведем итог: на протяжении всего периода дезинтеграции постоянным фактором оставалась твердая решимость римских императоров восстановить империю.
Глава 3. Италия и Лангобарды
роблем, которая привела их к фиаско.
Мы бы знали относительно мало о лангобардах в Италии и бесконечно меньше об их ранней истории, если бы один из них, Павел Диакон, сын Варнефрида, не решил последовать примеру Иордана, написав, как это сделал бы римлянин, прозаическое повествование о подвигах своего народа. И потому будет справедливо предоставить первое слово ему.
Излишне говорить, что подобно другим «национальным» историкам того времени, Павел, несмотря на всю силу своей этнической гордости, думал о прошлом с точки зрения становления структуры христианства; его народ, некогда языческий, а впоследствии арианский, наконец (хотя и совсем недавно) обратился в католичество. Его темой стала победа ортодоксии, а не победа лангобардов. Сам Павел вырос в Павии при дворе короля Ратхиса. В 775 г. или вскоре после того он постригся в монахи в Монте-Кассино, приняв обет по уставу св. Бенедикта, и оставался там до тех пор, пока через семь лет семейные дела не привели его на север ко двору первейшего из всех варваров, Карла Великого. По-видимому, он немало прожил в Меце, родовом гнезде семьи Каролингов. Он много писал на различные темы. В небольшой, но авторитетной книге о епископах Меца он воспользовался случаем (а может быть, в этом и. состояла истинная цель его работы) изложить древнюю историю предков Карла Великого и, особенно, епископа Арнульфа. Он писал просто, выказывая образованность и живость — качества, которым Каролинги всегда умели находить применение; и только проведя на севере около пяти лет, он получил возможность вернуться в Монте-Кассино. Там он продолжил свою литературную работу. Она включала гомилии, очень ценившиеся во франкских землях (мы до сих пор не располагаем их критическим изданием), и историю лангобардов, начиная со времени, когда они впервые выступили с побережья Балтийского моря до смерти короля Лиутпранда (744 г.). Если бы Павел прожил дольше, то, возможно, он захотел бы продолжить эту историю, отчасти идя по стопам Григория Турского, поскольку остановился он на моменте, который для него являлся началом современной истории. Но, несмотря на все разнообразие его интересов, его страстью было прошлое и особенно влияние Рима и христианства на его предков-варваров. Он написал краткую историю Рима, достаточно небрежную, но чрезвычайно важную для нас, как свидетельство того, что по-настоящему поражало воображение варваров в восьмом веке.