Обращаясь к рассмотрению материального положения западной церкви на рубеже четвертого века, как нам теперь надлежит сделать, будем держать в памяти тех, кто приводил в волнение епископа Гиппонского своим криком: «О, если бы мы еще приносили жертвы богам!»
Когда св. Августин писал о земной Церкви, как он часто делал, он размышлял о человеческом обществе, а не о территориальной организации, отдаленно напоминающей средневековую церковь. Он даже не думал о такой Церкви, какой всего двумя веками позже правил папа Григорий Великий. Начиная с того, что в четвертом веке римские епископы еще не обладали устойчивой властью над остальными, кроме того, церковные соборы проводились редко. Короче говоря, Церковь еще не располагала отлаженным механизмом координации действий. Каждый епископ правил своей общиной во многом так же, как светский администратор civitas, то есть городского округа; и зачастую епархия и civitas точно соотносились. Далее, подобно тому, как несколько городских районов объединялись в провинцию, несколько епархий образовывали провинцию церковную, и главы обеих были склонны иметь резиденцию в одном и том же центре, или metropolis. Таким образом, древняя церковь Запада приняла на себя структуру самой Империи; и по этой причине на епископов часто возлагались обязанности их отсутствующих светских коллег. Епископы были городскими жителями, а не селянами. Те массы, которым была адресована их весть о личном спасении — спасении из реально существующего демонического мира,— состояли из ремесленного и торгового населения промышленных и коммерческих центров. Именно там, в таких крупных городах как Медиолан и Карфаген, бурливших от социальной нестабильности, которую с необходимостью порождал острый контраст между богатством и нищетой, встречал отклик призыв людей, подобных св. Амвросию. Нетрудно понять и то, как город-епархия оказался естественной и удобной административной единицей, не нуждающейся в контроле сверху, поскольку его члены были достаточно малочисленными, чтобы осознавать себя и действовать как община, гордая своими местными традициями (и, особенно, мучениками) и готовая последовать за своим епископом, куда бы он ни повел.
Тот же тип местной автономии отражался в монашеских общинах того времени. Они же стали естественным выходом из затруднения, испытываемого многими христианами, мужчинами и женщинами, при попытке вести христианскую жизнь в неустроенном мире. Признания христианства со стороны Империи было недостаточно. Только уйдя от трудностей мирской жизни в общины, построенные по их собственным правилам, они могли обрести мир, которого искали. Современник св. Августина, Иоанн Кассиан, покинул уединенные обители Египта и Святой Земли, чтобы основать в Марселе монашескую общину, в которой неистовый аскетизм его наставников был умерен чуткостью именно к этим нуждам. Его учение наметило будущий путь западного монашества, а его произведениям было суждено стать источником вдохновения для еще более великого монаха, чем он сам, св. Бенедикта. Но, возможно, доля правды присутствовала и в недружелюбном замечании последовательного язычника, Рутилия, говорившего, что монахи одинаково боятся как подарков судьбы, так и ее ударов. На самом деле, он имел в виду, что христианский и римский образы жизни не могут и не должны смешиваться. Христианство не есть просто новое название античности.
Св. Августин умер в стенах своего города-епархии, когда снаружи его окружали вандалы. В недалеком будущем Гиппону было суждено пасть. Несмотря на то, что голос св. Августина прозвучал во всем христианском мире с силой, данной немногим, его наиболее насущной задачей всегда было руководство своей собственной общиной, Гиппонской Церковью. Размышляя об общности всех христианских душ в мире, он скорее радел о бесчисленных маленьких общинах, вроде его собственной, каждая из которых имела свои устои и сталкивалась со своими трудностями, нежели о чем-то более значительном. Неудивительно, что он страшился будущего и «не надеялся на князи». До конца он оставался приверженцем учения о том, что земные царства по самой своей природе обречены на самоуничтожение, поскольку их задачи преходящи. Град земной и Град Небесный всегда остаются разными, даже если по природе вещей люди оказываются гражданами и того, и другого. Истинная цель человека и единственное занятие, в котором он в состоянии обрести счастье, это служение Богу, однажды явившему себя в лице Христа. Это служение есть любовь. Другой любви, другого служения и другого счастья не существует. Классический взгляд на роль личности в истории имел с этим мало общего.