Снаружи донеслись приглушенные выстрелы.
— Баллон мне пробьют! А, мутафага вам всем в глотку, зачем я в это ввязался?! — Коротышка бросился обратно, на ходу вопя: — Стреляйте по ним! От же солдатня тупая!
Влас потащил меня в кормовой отсек. Стало светлее — с лязгом по правому борту распахнулись железные створки, и вставшие под окнами омеговцы подняли оружие. Не все они были затянуты в черную кожу, на троих обычная одежда.
Выстрелы снаружи звучали все громче. Влас толкнул меня на застеленную драным одеялом койку, скинул пальто на пол и бросился назад, стаскивая с плеча оружие, но я схватил его за полу пальто, дернул на себя. Здоровяк развернулся, сжимая такой же, как у Миры, карабин с клинком от ножа вместо штыка.
— Ну, чё?! — рявкнул он.
— Кто стреляет по термоплану? — спросил я. — Кто за мной гонится?
— Да кочевники же! Мутанты из Донной пустыни!
— Зачем? Кто я такой? Что им от меня надо? Кто вы такие, почему мне помогаете?
Влас шмыгнул сломанным носом, вытер его рукавом и сказал:
— Так, слушай, мне не до того щас. Лежи пока, Мира все потом растолкует.
Он бросился к двери. Я хотел остановить его, хотел еще что-то сказать, но не смог — снова накатила боль, и череда темных волн накрыла меня.
Глава 2
Я не сразу открыл глаза — прислушиваясь к происходящему, попытался незаметно оглядеться сквозь ресницы.
Где-то неподалеку тихо играла музыка, ее перемежали треск и шипение. Снизу доносились редкие хлопки выстрелов. Рядом заговорил Влас:
— Вроде не очухался еще. Ты что ему скажешь?
— Сначала надо понять, что он помнит, — возразила Мира.
— А если все помнит?
— Ну, тогда…
Я был уверен, что лежу неподвижно, но каким-то образом она поняла, что я очнулся. Наверное, заметила, как шевельнулись веки.
— Ты пришел в себя, — громко сказала женщина.
Термоплан качнулся, из-за стенки донеслась ругань Чака. Я открыл глаза. Мира сидела на табурете перед койкой, рядом, сложив руки на груди, стоял Влас. Мы находились в кормовом отсеке «Каботажника», за приоткрытой дверью мелькали силуэты омеговцев.
Горло пересохло, в ушах звенело. Опустив ноги на пол, я сбросил с себя пальто Власа, которым меня накрыли, медленно сел и прислонился к стене. Закружилась голова. Я потер виски и потребовал:
— Пить!
Не вставая, Мира кинула мне фляжку и, пока я дрожащими пальцами сражался с туго завинченным колпачком, спросила:
— Ты помнишь крылатую могилу?
Я напился, закрыл флягу, но назад не отдал, положил на койку возле себя.
— Помнишь?
Крылатая могила? Что за бред, о чем это она? Мелкие темные волны все еще накатывали на меня, и сквозь их непрерывную череду я пригляделся к Мире, которая, в свою очередь, пристально смотрела на меня. У нее была родинка над левой бровью. И глаза хищницы — эта женщина не знала жалости и не ценила жизнь. Во всяком случае, чужую. На ремне висел кожаный футляр, из которого торчал ствол и две рукояти того странного пистолета, стреляющего очередями. Одна рукоять изогнута, вторая прямая и более длинная. Это что, короб для патронов? Необычное оружие. Кажется, оно называется… оно называется…
Я сморщился от боли в затылке и спросил, показывая на оружие в чехле:
— Что это?
— Мы называем его автомат. Он появился у меня… в общем, я расскажу тебе потом. Что ты помнишь? — в третий раз повторила женщина.
А любопытная у нее татуировка: закрученная кольцами лоза с узкими лезвиями вместо листьев. Откинувшись назад, я прикрыл глаза. Выстрелы смолкли, из-под пола доносилось гудение двигателя, иногда он сбивался с ритма и кашлял. За задней стенкой автобуса рокотал пропеллер, с другой стороны доносилась музыка.
Откуда я знаю слова вроде «камуфляж», «автобус», «термоплан»? Какие-то они необычные, древние, что ли. В голове всплыло еще одно: «самоход». Ну да, точно, мы внутри самохода. «Автобус» — это старинное название, большинство людей в наши времена никогда его и не слышали, а я знаю. От кого же я его знаю? Кто-то обучил меня всяким древним словечкам, названиям вещей, в основном техники, оставшейся с прежних времен. Кто?
И кто я такой?
— Ты помнишь, как тебя зовут? — спросила Мира.
Со лба на глаза мне упала прядь волос, я собрался дунуть на нее — и замер с приоткрытым ртом. Немытые, спутанные… и серебристые. Я взял прядь двумя пальцами (а пальцы у меня, оказывается, тонкие и длинные, можно сказать — изящные), отвел от лица и скосил глаза. Ну да, точно — серебристо-белые. Даже грязные, они будто посверкивали, искрились инеем. И кожа очень светлая. Так я… я что…