— Мы ещё на краю Крыма, — прошептал он. — Здесь всякие мутафаги живут. Черепахи кусачие или… Надо уходить, пока кочевые не появились или дозор гетманов из Редута нас не нашёл!
Голос звучал недоверчиво: кажется, Авдей был очень удивлён, что Альб Кровавый оставил его в живых.
Я с сомнением смотрел на грузовик. Подозрительно он выглядит — как его туда всунули, в эту дыру на склоне? Или тут какое-то землетрясение было, из-за него машина таким необычным образом застряла? Пока что в тёмных окнах кабины ни разу ничего не шелохнулось, но…
— Под ним не пойдём, — решил я. — Склон почти отвесный, а из пулемёта того вся расселина простреливается. Надо поверху, но сначала проверить, есть ли кто внутри. Сиди здесь и никуда не суйся, понял?
Когда я привстал, чтобы забраться к грузовику, Авдей сказал:
— Нельзя мне здесь, кочевые заметят.
— Тише ты! — я оглянулся. — Лежи под этим кустом, не шевелись, тогда не заметят сверху.
— А если они по склону спустятся?
— Увидишь, что идут, — сползай к ручью, там заросли гуще.
Я заспешил к машине, но Авдей снова подал голос:
— Альб… управитель! Оставь мне что-нибудь, чтоб защищаться.
Я достал из ножен и бросил назад кинжал — клинок вонзился в землю возле камня, за который держался Авдей. Следопыт перевернулся на другой бок, спиной к машине, и выдернул кинжал.
Пригибаясь, я поднялся до середины склона и оказался немного выше грузовика. Небо серело, стало прохладнее, но жара ещё не спала. Отсюда я едва различал Авдея, его комбез сливался с окружающим, — зато хорошо видел верхнюю часть кабины и крытого кузова. На середине его был люк.
Перебравшись со склона на машину, я достал револьвер и осторожно, чтобы подошвы не скрипели по металлу, прокрался к кабине. Улёгся на живот, свесив голову, заглянул в закрытое решёткой лобовое окно. Ствол пулемёта торчал наклонно вниз, дотянуться до него я не мог. Сквозь толстые прутья виднелся лишь край панели со свороченным набок рулём, обмотанным изолентой.
Лежащий на том же месте Авдей смотрел на меня. Между зарослями извивался ручей, под машиной он разливался в большую лужу или скорее болотце. Кусты росли прямо из затянутой ряской воды, посреди которой торчала залепленная мхом булыга. Жужжание пчёл смолкло, расселину окутывали вечерние тени. Заброшенное место — всё вокруг говорило о том, что тут давным-давно никто не бывал. Непонятно, если населённый Инкерман и этот Редут рядом, то почему здесь так пустынно, почему никто не взломал люк, чтобы забраться в машину?
Я махнул Авдею, убрав револьвер в кобуру, уселся перед люком.
Кто-то пытался вскрыть его и потратил на это много сил, но так и не смог одолеть. Крышка была выгнута наружу, со стороны замка глубокие вмятины, возле одной петли её даже сумели сломать, сквозь рваную прореху виднелся пол кузова. Скорее всего, влезть внутрь пытались очень давно, тогда ещё металл был крепче, потому-то ничего и не получилось.
С тех пор минуло много… чего? Я нахмурился, соображая, и вспомнил два слова: года и леты. Год — древняя мера деления времени, простой народ ею не пользуется, большинство даже не знает, что это такое, но меня обучили… Кто же меня обучил? Перед глазами возник образ высокого старика с длинными седыми волосами, одетого во что-то светлое и просторное. Морщинистое лицо, длинный нос, высокий лоб… Кто это такой? Моя жизнь была тесно связана с этим человеком. Кажется, он заменил мне отца.
Итак — год. Он делится на четыре сезона: дождей, ветров, сезон большого солнца и холодный сезон. Какой сезон сейчас? Я поднял голову к небу, осмотрел заросли на склоне, но не смог определить.
Этот люк на крыше грузовика пытались вскрыть очень много лет назад. Тогда не получилось, а теперь ржавчина сделала своё дело, и я проникну внутрь без особого труда.
Широко расставив ноги, я склонился над крышкой и просунул пальцы в рваную дыру возле петли. Проржавевший металл крошился и царапал кожу. Я рванул что было сил, и крышка отошла. Я выгнул её сильнее и соскользнул в образовавшуюся прореху.
Сумрачно, тихо, пыльно. Паутина по углам. Прогревшийся за день металл наполнял кузов жаркой духотой. Окон нет, под стеной накрытая ветошью койка, за ней шкаф без дверцы и тумба на трёх ножках. Стены усеяны белыми и чёрными каракулями, сделанными мелом и углём. Там были слова, написанные привычными буквами, но лишённые всякого смысла, хотя среди них попадались и понятные вроде: «ОНИ ПРИДУТ», «ИЗЫДИ!», «НОЧЬЮ ОНИ СТУЧАТСЯ В ДВЕРЬ», а также значки, состоящие по большей части из коротких волнистых линий. И рисунки, тоже бессмысленные, — перечёркнутые зигзагами круги, стрелки, ромбы и квадраты, повешенные человечки с неестественно огромными головами и кресты, очень много крестов.