Обо всём этом Елисей писал Варе весело и интересно. А вот нежных слов, обращённых к самой княжне, с каждым письмом становилось всё меньше. Варя отвечала жениху скромно и как-то неумело. По десять раз переписывала свои письма, убирая лишние, на её взгляд, фразы, отчего часто текст и вовсе сухим получался. Но всё это, по мнению Вари, было не так уж и важно. Потому как была она уверена, что стоит им только встретиться, чувства вспыхнут с новой силой и…
Что теперь?
Вся в думах тяжёлых Варя стояла уже рядом со столовой. Лакей, дежуривший у входа, увидав княжну, чинно ей поклонился. Варя же показала ему кулак, а потом приложила палец к губам. Всё это означало вот что: стой, не дёргайся, пока об ней не объявляй. Лакей понял, кивнул, отшатнулся в сторону. Варя же подкралась к закрытым наглухо лакированным дверям и приложила нарумяненное ухо к замочной скважине.
— Значит, Елисей Михайлович, соскучились вы по охоте доброй? — в голосе отца звучал интерес искренний.
— Не то слово, Фёдор Алексеевич! И по охоте, и по жизни простой. Вся эта шумиха столичная мне уже поперёк горла. Тепла хочется и уюта семейного.
У Вари даже ладошки вспотели.
Господи, а с кем это он мечтает уют сотворить? Никак с ней, с невестушкой своей? И так открыто отцу намекает на то! А какой чарующий голос у Елисея! Давно я его не слышала.
— Ну отчего же на балах вам невесело стало? Это за меня на том свете провиант получают, а вам ещё плясать да плясать, покуда в ногах силы есть.
— Эх, знали бы вы только, что на последнем балу делалось. Свечей заказали дешевых, от них копоть пошла. В самом зале — жарища, как в аду стояла. А народу! Яблоку упасть место не нашлось бы. От копоти оной кто кашлял, кто чихал. Тьфу просто. Так ещё одна из свечей этих треклятых упала прямо на парик дебютантке. Слава богу, вовремя сорвали его, потушили. Без жертв обошлось, но шум знатный поднялся. Это вам бал веселый, для примера! — Елисей засмеялся, перевёл, видимо, дух. — Признаться и от меня в тот вечер не мёдом пахло. Одет жарко был. А во всём мода виновата. Но страдания мужского роду не сравнить с женскими, будем честными. Бедные девицы напомажутся, расфуфырятся, как в последний раз в жизни, в корсеты затянутся. Иной раз и смотреть больно на такую красоту. Видели бы вы эти лица, как у покойниц белые. Раньше хоть румянились, а сейчас извольте это дурновкусием считать. Так слегка щёчки подкрасят и всё. И что за мода на бледность болезненную — не разумею. Я вот лично естественную красоту почитаю.
— Чёрт побери! — вырвалось у Вари. Она испуганно шлепнула себя по губам, кабы её не услышали. Мысли дурной чехардой закружили княжне и без того разгоряченную голову.
Уйти, сбежать! Сказать, что больна сделалась. Папенька совсем со свету сживёт. Итак на неё зол. Нюрка, падла, дорвалась до румян! Самой надо было. Но бледна-то хоть по моде. Точнее, нос и лоб бледен. Щеки красные, как свекла. Бежать поздно, у дверей уже. Елисей что подумает? Пятен зато не видно. Есть характер у неё? Или как кошка трусливая, под печкой спрячется? Зайду, смогу, не смогу… Пятна… Румяна… Хватит!
Варя даже ногой топнула. Потом взглянула на лакея, с интересом за ней наблюдающим, махнула ему рукой, решительно приказала:
— Ступай, оповести о моём приходе, чего пнём стоишь!
— Слушаюсь.
Ещё из-за спины слуги, распахнувшего со скрипом двери в столовую, Варя разглядела, что все мужчины здесь стояли за небольшим столиком с закусками разномастными подле буфета. Дамы: две старушки, дальние родственницы — приживалки, в чепцах и выцветших платьях уже сидели в конце длинного обеденного стола, сервированного самым дорогим домашним фарфором.
— Княжна Степанова Варвара Фёдоровна! — раскатисто объявил лакей.
Варя вошла в залу с гордо поднятой головой, безупречной осанкой. Разговор стих. Княжна грациозно присела в ответ на любезные поклоны мужчин. Елисея она узнала сразу по светлым кудрявым волосам, убранным в косу, и большим круглым голубым глазам. По правую руку от жениха стоял высокий молодой незнакомец в военном мундире, чернобровый и темноволосый. По левую — князь, Ибрагим Альбертович и Павел Петрович в нарядном фраке. Видимо, папенька решил и своего любимого дворецкого по случаю уважить — пригласил к трапезе старика.
Варя неожиданно для себя высокомерно задрала подбородок под любопытными взглядами жениха и его друга, подслеповатым прищуром отца, гневным взором дворецкого (не забыл ещё, стервец, с кочергой случай) и озабоченным выражением на лице доктора.