Господи, гораздо проще было бы стерпеть порку, чем испытывать этот невыносимый страх.
Если Лев пострадает, я…
Варя разревелась в своей комнате, уткнувшись лицом в подушку.
Аня гладила её по спине и утешала до тех пор, пока Варя, немного успокоившись, не рассказала ей обо всём.
— Неужто дуэль, барышня?
— Да! Зачем он заступился? Зачем? Не переживу, если потеряю его!
— Кого? — не поняла Аня. — Неужто вы по этому прихвостню… То есть, неужто вы по Елисею Михайловичу страдаете до сих пор?
Варя так посмотрела на Аню, что она наконец-то всё поняла!
— Вы из-за графа слезы льете?
— Я…
— Он нравится вам, да? Барышняяя!
— Аня, что же делать?
— Отговорить его от дуэли?
— По силам ли мне?
— Хоть попробуйте.
Однако поговорить с графом оказалось непросто. Лев избегал её. В итоге Варя сама пришла к нему в кабинет. Но граф был холоден, сдержан и немногословен. Как только почувствовал, что, обсудив дежурные темы, Варя собирается говорить о личном, он выпроводил её за дверь. Да, это было грубо. Но разве могла она на него злиться? Варя понимала: он всё уже для себя решил. А потому не потерпит женских увещеваний, тем более слез. А глаза её часто были на мокром месте в последнее время.
В канун Рождества граф вовсе заперся у себя в кабинете. Слуги так и не нарядили ёлку, и в целом в доме царила самая мрачная обстановка.
Варя грустила. В Сочельник она всегда много смеялась, пела и веселилась. А здесь… От воспоминаний о родном доме заныло в груди.
Как же у папеньки дела?
Наверное, он сильно скучает по дочерям. У старшей сестры подрастали маленькие детки, и она избегала длительных путешествий зимой. С соседями Степановы свели общение на нет из-за вредного нрава папеньки. А значит, что Рождество он будет встречать с тетушками, Павлом Петровичем и Ибрагимом Альбертовичем. Конечно, и мамка не останется в стороне.
Что ж, за их праздник можно не волноваться. И слава Богу!
Ближе к вечеру Аня стала уговаривать Варю пойти с ней на кухню. Там для слуг накрыли стол и даже нарядили маленькую ёлочку.
— Весело будет, барышня. Всё лучше, чем здеся киснуть сидеть. Забудьте печали свои сегодня. Ведь праздник же такой! А ещё горки в саду построили. Мы и на горки сходим!
— Ступай, Анют! У меня настроения совсем нет.
— Я тогда не пойду. Подле вас остануся.
— Ступай! Я рада за тебя буду, коли сумеешь время хорошо провести. Повеселись. Мне чего-нибудь вкусного принеси.
Аня всё ещё мешкала.
— Прошу, Аня, ступай! Принесешь мне сладостей с кухни. Будет мне подарок. А мой вот. Хотела после подарить, но, думаю, сейчас самое время.
Варя достала рисунок. На нём была Аня. Именно Аня, а не Нюрка. Скромная и нежная девушка с очельем на голове смотрела на мир большими наивными глазами. Обычно Варя рисовала свою служанку грубо, не щадя, подчёркивая недостатки и не замечая достоинства. Изображала Нюрку, которую совсем не уважала, хоть и никогда бы себе в том не призналась. После всего, что случилось с ней, она написала Аню с настоящей любовью. В итоге плавные линии сделали взгляд девушки мягким, а лёгкая скромная улыбка заставляла улыбаться в ответ.
Аня даже прослезилась
— Здеся я такая красивая!
— Не только здесь, но и тут тоже, — Варя приложила руку к Аниному сердцу. — Ну всё, теперь ступай и повеселись. А за меня не волнуйся.
Аня хотела было ещё спорить, но передумала. Поняла: дело это бесполезное. Она убежала, пообещав не засиживаться допоздна. А Варя, оставшись одна в мастерской, возобновила работу над портретом Шатуновской. Живопись — лучшее лекарство для души.
Кажется, прошло совсем немного времени, прежде чем в коридоре раздались шаги и дверь легонько скрипнула.
— Аня, ну ты чего! Зачем вернулась так рано? Я же… — Варя обернулась и ахнула.
Вместо Ани, привалившись к косяку дверного проёма, стоял Лев Васильевич. В руке он держал бутылку домашнего вина, обмотанную джутом.
— Это что? — Граф указал бутылкой на холст. — Вы что творите без моего ведома?
— Я… — Варя готова была сквозь землю провалиться! Она так хотела поговорить с ним! Но в её мысленных диалогах с графом совсем не было ситуации, где бы ей пришлось оправдываться за портрет.
— Отойдите! Дайте поглядеть, — граф нетвердой походкой подошёл к картине. Варя закончила писать подмалевок акварелью и как раз планировала переходить на масло. Однако лицо уже хорошо читалось, и было совершенно понятно, что художник неплохо справляется.
— Вы такая своевольная! Такая странная. Почему ослушались? К чёрту! Какая разница. Я ведь всегда хотел именно этот портрет восстановить. Думал, справитесь ли? Сомневался, буду честен. А вы вот не послушались и доказали своё мастерство. Я вижу. Но всё равно зол.