Не могу смотреть в ясные сочувствующие глаза Вари, поэтому не отвожу взгляда от блестящей заколки у себя в руке. Она холодна как лед.
– И да, – добавляет Варя. – Обращайся ко мне только на «вы», пожалуйста. Я же твоя учительница.
Ночь бессонна и бесконечна. На часах половина первого, а я пялюсь и пялюсь в серый потолок, пытаясь нащупать границы развернувшейся внутри пустоты. Все, что у меня есть – награды за соревнования, большие перспективы в спортивном обучении, друзья и влюбленные взгляды всех девчонок в школе – больше не имеет смысла. Невесомо, как дым, и совсем не нужно. Я не могу жить полноценно, если рядом нет Вари Симаковой.
Глаза, давно привыкшие к темноте, различают узор на обоях и школьную сумку в темном углу. На часах пятнадцать минут второго, а я достаю из-под подушки телефон и гуглю «безболезненные способы самоубийства». Одна половина ссылок ведет на порталы с номерами горячих линий психологической поддержки, а другая на заблокированные сайты. Цианистый калий запрещен какой-то международной конвенцией, и его нигде не достанешь. Даже прыгать с крыши не вариант – какая-то девочка из Астрахани после прыжка с двадцать первого этажа выжила, оставшись калекой.
Я убираю телефон, и перед глазами медленно тает призрак дисплея со строчками результатов поиска. Если меня не станет, ничего не изменится. Варя, конечно, очень удивится и расстроится. Возможно, даже поплачет, я же любимый ученик. Но пройдет месяц или неделя, может, вообще пара дней, – и она снова будет смеяться как ни в чем не бывало. Будет выводить число на доске, стоя на цыпочках. Кто-то будет касаться ее тела, гладить волосы, шептать на ухо. Обо мне Варя Симакова даже не вспомнит. Нет, так нельзя. Это тупик. Если бы я мог просто не существовать никогда, было бы гораздо проще.
Большой мохнатый мотылек беспомощно бьется о стекло, можно даже различить мельтешение его тени за шторой. С улицы слышатся далекий смех и звон разбитой бутылки. Еще дальше почти неразличимо раздается сирена скорой помощи. На часах начало четвертого ночи, когда в голову приходит единственное правильное решение, и тогда я наконец крепко засыпаю.
На следующий день я пропускаю все уроки. Прихожу только после шестого, на дополнительные по английскому языку. Вот только в кабинете никого нет. Пустые парты, начисто вымытая доска и безучастные фиалки на подоконниках. Растерянно стою в дверях, отчаянно сжимая дурацкую заколку-колибри в кулаке. Варя не явилась на дополнительные. Забыла про меня.
Я медленно подхожу к ее столу. Здесь несколько забытых тетрадей и какие-то клочки бумаги, исписанные почерком Вари. Почти неосознанно поднимаю один, прижимаю к лицу и жадно втягиваю воздух носом, будто так можно ощутить аромат духов или кожи. Ничем не пахнет.
– О, ты здесь!
Варя Симакова торопливо цокает каблуками к своему столу. В правой руке синий зонтик, волосы влажные от дождя, тонкие завитушки прилипли ко лбу. Кожа чистая и белая будто снежная поляна посреди леса. Идея, что пришла ко мне ночью, кажется слишком нереальной сейчас, среди обычного дня в школьном кабинете. У меня ничего не получится.
Варя улыбается, не сводя с меня глаз:
– Думала, не придешь сегодня. В учительской сказали, тебя не было на уроках, это правда? Ты не заболел?
Она вешает зонт на спинку стула и поправляет воротник. Мелькают голубые перламутровые ноготки. Я так и стою столбом рядом, пока Варя щебечет:
– Я бегала по делам, думала, получится закончить пораньше, но нет. Конечно, нет. Запомни – если предстоит какая-нибудь волокита с документами, не позволяй себе думать, что получится закончить пораньше! Не будь таким же наивным, как я.
Наверное, мой взгляд выглядит вопросительным, поэтому она поясняет:
– Я подавала запрос. Мне слишком тесно в таком маленьком городе, знаешь. Я имею в виду, таким, как я, всегда тесно в маленьких городах. Тебе не понять, конечно. В общем, в следующем году меня переведут в другую школу. В другом городе. Это такой восторг! Поначалу я думала, что обречена набирать здесь трудовой стаж лет пять, но все оказалось гораздо лучше.
Уедет. Уедет, и мы больше никогда не увидимся.
– Буду рада поддерживать с тобой связь, мы же друзья? Я дам свой номер. Можешь даже добавиться ко мне на страничку в контакте, хоть на родительском собрании и решили, что это лишнее. В принципе, какая теперь разница, чего хотят родители, если я буду в другой школе?
Варя Симакова продолжает что-то тараторить, снимая влажное пальто кремового цвета, но я теперь ничего не слышу. Шевелятся тонкие розовые губы, и ни слова не доходит до моего мозга. Совсем как на уроках, только я больше не щурюсь и не киваю. То, о чем я думал ночью, все-таки единственный верный вариант. Только так можно избавиться от этого жгучего удушающего ощущения в груди.
Я медленно поднимаю руку. Варя успевает заметить заколку в моей руке и нахмуриться, прежде чем длинный тонкий клюв входит в ее белоснежную шею. Бьет алая струя, брызги рассыпаются по блузке. Варя зажимает шею руками, открывая рот для крика, но оттуда вырывается только хрип вперемешку с красными слюнями. Я наношу новый удар, колибри клюет меж Вариных пальцев, и крови становится еще больше.
Безупречно красивое личико изуродовано мучительной гримасой. Варя валится на колени, не отнимая рук от шеи, и все продолжает открывать и закрывать рот. Алый блестящий язычок шевелится будто водоросль, распахнутые глаза уперлись прямо в меня, и я не свожу с них взгляда, впитывая зрачками каждое мгновение. Кругом все красное, с трудом верится, что в таком маленьком хрупком тельце может быть столько крови. Даже эти розовые губы теперь совершенно красные и раз за разом складываются в беззвучное «помоги».
Варя Симакова – обмочившийся мешок с костями. Конвульсивно подергиваясь, она упирается лицом в лужу крови на полу, и глаза теряют осмысленность, медленно расползаясь зрачками в разные стороны. Пальцы на шее теряют хватку, а язык вываливается наружу дохлым червяком.
Мои страх и волнение отступают на задворки мозга, вытесненные непробиваемым спокойствием от единственной мысли – в этот кусок мяса больше никто не влюбится.
Я до боли сжимаю заколку в кулаке. Отец был прав – она мне помогла.