Но вместе с тем, в суждениях о Миллере как об ученом, которому принадлежит приоритет в норманском и, следовательно, варяжском вопросе имеется определенный резон, что видно из наблюдений М. А. Алпатова, опубликованных после его смерти в 1985 г. Ученый, ведя речь о первом номере «Sammlung russischer Geschichte» (1732) отметил, что журнал «открывается статьей Г. Ф. Миллера о русской летописи», где он «рассказал о варягах, пришедших из Скандинавии…». Как далее подчеркнул Алпатов, «это та самая статья, которую затем прочитает Байер, вследствие чего и возникнет пресловутый варяжский (курсив автора. — В.Ф.) вопрос»[40]. Из этих слов видно, что Байер не мог быть родоначальником норманизма, коль мнение о норманстве варягов прозвучало за три года до выхода в свет его статьи «О варягах».
Действительно, Миллер, начав издавать в 1732 г. в «Sammlung russischer Geschichte» извлечения из списка Радзивиловской летописи, содержащей ПВЛ, предварил их небольшим вступлением, в котором пояснил, что не считает имя варягов собственным. Не соглашаясь с теми, кто производит его от древнеготского Warg-Wolf (волк), Миллер настаивал, что варягами в IX–X вв. именовали норманнов, «которые, возможно, так назвали себя при первом прибытии на русский берег, и, тем самым, дали повод тому, что в дальнейшем это слово, из-за незнания северного языка, рассматривалось как имя собственное». При этом он полагал, что большинство варягов происходило из северных стран и особенно из норвежского королевства, что подтверждается, по его мнению, обширными связями Руси с Норвегией в последующие столетия, и о чем так много говорит Снорри Стурлуссон (XIII в.). Ученый только не мог понять, как могли «норвежские и древние датские поэты и историки в своих произведениях забыть об этом»[41]. В примечании к летописи Миллер указал, что на Русь были приглашены три брата «варяжской национальности» — Рюрик, Синеус, Трувор. Во второй части первого тома «Sammlung russischer Geschichte» (1733) историк, публикуя выдержки из Стурлуссона, его свидетельство о женитьбе Ярослава Мудрого на Ингигерде, дочери шведского короля Олофа, Миллер сопроводил уточнением, что он был супругом «варяжской принцессы»[42].
В 1959 г. ученый из ГДР Э. Винтер выступил с идеей, что «основателем норманской теории» является И. В. Паус[43]. Паус (Пауз, 1670–1735), выходец из Германии, с осени 1701 г. находился в России. С 1704 г. учительствовал в московской школе пленного шведского пастора Глюка. Впоследствии служил гувернером и секретарем в русских дворянских домах, даже был одним из наставников царевича Алексея Петровича, а с 1725 г. числился в переводчиках при Академии наук. По совету воспитателя царевича барона Г. Гюйссена Паус в Москве обратился к изучению русских летописей, работал с ПВЛ, которую высоко ценил, со Степенной книгой, с Никаноровской летописью. По заказу Миллера перевел, причем, с весьма серьезными ошибками на немецкий и латинский языки один из списков Радзивиловской летописи (т. н. Петровский, сделанный в 1713 г. в Кенигсберге по распоряжению Петра I, и немецкий перевод которой был опубликован в первом томе «Sammlung russischer Geschichte»). По словам Пауса, он оказал большое влияние на Байера, с которым был близок, как историка. Оставил после себя подробный рассказ о возникновении и истории своих литературных работ («Observationes», 1732)[44], на основании которого Винтер пришел к выводу о Паусе как «основателе» норманской теории. Это заключение ученого абсолютно несостоятельно, но оно хорошо показывает, что норманистские настроения были широко распространены среди выходцев из Западной Европы вне всякой связи с Байером.
Родоначальник норманской теории швед Петр Петрей
В науке существует еще одно мнение в отношении времени и места зарождения норманской теории. Согласно которому, ее истинные истоки связаны с эпохой Смутного времени, и что они вызвали в XVII в. в Швеции взрыв интереса к проблеме этноса первых русских князей и появление там трудов, доказывающих, с привлечением многих памятников, составляющих ныне золотой фонд норманизма, что они есть скандинавы. О существовании подобных разработок в западноевропейской и прежде всего в шведской историографии XVII — начала XVIII вв. отмечали Г. З. Байер, В. Н. Татищев, В. К. Тредиаковский, А. Л. Шлецер[45]. Из всех исследователей прошлого только норманист А. А. Куник поднимал, начиная с 1844 г., вопрос о предшественниках Байера[46], но, к сожалению, лишь мимоходом и ограничившись при этом весьма короткими, хотя и верными выводами, по ряду причин оставшимися незамеченными в науке. Во-первых, из-за глубоко укоренившегося в сознании ученых взгляда на Байера как на родоначальника норманской теории. Во-вторых, из-за случайного и во многом поверхностного знакомства с работами действительно первых норманистов, в связи с чем им было придано ошибочное значение, которое не позволяло разглядеть их настоящую суть. Так, сторонники норманизма обращались к ним лишь в качестве примера, как им казалось, широкого бытования в XVII в., а, следовательно, и ранее в России и Швеции мнения, что варягами были именно шведы. О зарождении норманской теории в шведской литературе XVII в. говорит, начиная с 1993 г., автор настоящих строк, постоянно приводя тому все новые аргументы и уточняя детали[47]. В современной финско-шведской историографии имеются важные исследования, дающие дополнительные основания для такого вывода[48].
41
42
Auszug russischer Geschichte nach Anleitung des Chronici Theodosiani Kiouiesis // Sammlung russischer Geschichte. Bd. I. Stud. I. S. 10, anm. **; Auszug russischer Geschichte des X. und XI. Jahrhunderts: Aus des Snorrouis Sturlesons Historie der nordischen Könige // Ibid. Bd. I. Stud. II. SPb., 1733. S. 119, anm.
43
44
45
46
47