— И ждать не ждали, воевода, и ведать не ведали. Всё как обычно шло. Об измене и толку не было. Как вдруг седмицу назад вызвал меня воевода. Хоромы полны людей. С мечами все и в кольчугах...
— Дело говори, — нетерпеливо потребовал Олег.
— Дело и говорю, — поднял на него немигающие глаза Гудой. — Воевода Щука велел передать тебе, что Ладога отныне Новеграду не слуга. Ладожане порешили больше ничьей власти, кроме своих старейшин, не признавать. Коли захочешь вновь их подчинить — биться станут. Воевода сказал: «Костьми ляжем, а Олегу и Новеграду боле не покоримся». Нам же приказал немедля, ежели жить хотим, покинуть твердыню.
— И вы подчинились?! — крикнул Олег: в нём проснулся неистовый гнев молодого Рюрика. — Трусы! Где были ваши мечи?
Гудой твёрдо глянул в глаза Олегу.
— Трусом я никогда не был. Князю Рюрику то хорошо известно было. Подумай и рассуди: что могли сделать три десятка мечей против Ладожской твердыни? Если ты считаешь, что мы могли захватить её, тогда вели казнить меня.
— Я погорячился, — остывая, миролюбиво ответил Олег. — Ты был прав и выполнил главное — сохранил воинов. Готовит ли воевода Щука твердыню к обороне, вооружает ли градских?
— Ладожская твердыня всегда готова к обороне, а оружие есть у каждого жителя. Крепость порубежная. Взять её приступом нелегко.
— Измором возьмём.
— Припасов нынче в твердыне довольно.
— Ладно, иди. Вели, чтобы послали за ярлом Снеульвом...
Не успел Олег принять какое-нибудь решение, как, запыхавшись, вбежал Снеульв.
— Слышал, ярл, вести из Ладоги? — встретил его вопросом Олег.
— Что там Щука брагой упился али ещё что?
— Ладожане отложиться надумали, вот что.
— Да в своём ли они уме? — изумился Снеульв.
— Крепость знатная. Взять её нелегко, но взять надо обязательно. Она как кость в горле.
— Приступом брать — половины дружины лишиться, и возьмём ли?.. — усомнился Снеульв. — И Хольмгард без воинов оставлять нельзя...
— Так как же? — В голосе Олега Снеульв услышал упрямые ноты и понял, что воевода не отступит от мысли любыми средствами вернуть ладожан к покорности.
— Не будем торопиться, — начал он осторожно. — Обдумать надо и действовать наверняка. Разумнее твердыню в осаду взять, окружить малыми силами, чтоб никто носа не высунул...
— Малые силы Щука сомнёт, — возразил Олег. — А для большой дружины припас готовить надо, на зиму градец новый близ Ладоги рубить...
— Забота невелика, воевода. А почему мы одни должны Ладогу воевать? Разве Щука только от нас отложиться пожелал?
— Я думал об этом, — обрадовался Олег. — Ладога — новеградское владение. Пусть и они приводят ладожан в покорность.
— Посаженный Пушко может отказаться...
— Найдём другого — более сговорчивого.
Из княжеских хором Пушко вышел багровым. Мальчишка, молоко на губах не обсохло, а он поучает посаженного. Тоже мне воевода выискался. Рать скликать, на Ладогу идти. С каких это пор новеградские выселки на старшего руку поднимать начали? Старейшины от воеводы Щуки никаких вестей о непокорстве не получали. Ладога как была за Новеградом, так и остаётся. А коли ладожане противу князя Игоря с дружиной поднялись, то это их дело и посаженному в него вмешиваться не пристало.
Разошёлся воевода. Пригрозил другого посаженного Новеграду дать. Поздно спохватился. Рюрик такое ещё мог содеять, тебе же не по силам. Али слепой я, не вижу, что новеградцы готовы вышибить тебя не токмо из града, но и из земли прочь? Всё вижу. Головы у них не нашлось, а меня опаска одолела. Но теперь посмотрим, кто кого. Посаженный слово скажет — все услышат, а твоё слово не ветром ли унесётся? Так-то. Прошли времена Рюрика. Ты хоть и его корня, да молод ещё мужами новеградскими помыкать...
Вконец раздосадованный, дошёл он до своих хором, ввалился в трапезную, гаркнул челядину, чтобы снедь подавали. Но и еда не радовала, и чара браги хмельной злости не прогнала. Жена, заприметив, что муж не в духе, поторопилась убраться ещё до того, как встал он из-за стола. Недовольно глянул ей вслед — все разбегаются, и дела никому до хозяина нет.
...В трапезную без спросу ввалились двое. Глянул Пушко: один — Радомысл, а другой — незнакомый, коротконогий, поперёк себя шире, диким волосом зарос — чисто медведь из берлоги.