— Хлеб да соль, посаженный, — благожелательно сказал Радомысл, здравствуясь. — Мы к тебе в гости незваными...
— Проходьте, садитесь, коли в гости пожаловали, — хмуро ответил Пушко, вглядываясь в незнакомца.
— Не тужись, Пушко, припоминать, — словно угадал его мысли тот. — Меня нынче признать трудно...
Этот бухающий, как в бочку, голос. Кто из слышавших на поле бранном или на градской площади мог забыть его?
— Михолап?! Ты?! Живой?
— Признал, посаженный! — улыбнулся Михолап. — Не выковали ещё того меча, которым меня посечь можно.
— Вот кто землю против них мутит! — с неприкрытой радостью воскликнул Пушко. — Как же ты жив остался?
— Не будем старое ворошить, мы к тебе не за тем пришли. — И лицо его приняло прежнее суровое выражение. — Молви, как с воеводой и старейшинами урядился, станешь ли новеградцев противу Ладоги поднимать?
Пушко не удивился вопросу. Сын не очень богатого и знатного новеградского торгового гостя, он давно знал Михолапа и втайне завидовал некогда молодому гридню, прославившему своё имя в походах Гостомысла. И хотя пути их со временем разошлись, а ныне в трапезной сидели и совсем разные люди — один хотя и утесняемый, но голова града, другой — изгой, Пушко давно признавал в Михолапе равного себе. Потому и не колебался: отвечать ли на прямой вопрос или остеречься. Беседа должна и будет откровенной. Это само собой разумеется. Другое не давало покоя посаженному — он не мог решить проклятого вопроса: выгодно ли ему, старейшине и посаженному, поддерживать ныне Олега?
Молчание затягивалось и красноречивее слов "говорило о том, что на необдуманный поступок Пушко не пойдёт. В посаженном всегда брал верх купец: семь раз отмерь и один раз... обмерь. И потому, чтобы оттянуть время и, может быть, вызнать намерения бывшего дружинника, тот ухватился за совет старейшин.
— Ты ж лучше меня, Михолап, ведаешь, что посаженный, ежели князь в граде, в дела воинские не вмешивается. — И улыбнулся. — Так было при Гостомысле, так и ныне...
— Кха, — кашлянул Михолап. — Для тебя, Пушко, уже всё едино, что князь-старейшина Гостомысл, что воевода варяжский?
— Зачем так? — с укоризной спросил Пушко. — Чай, мы новеградцы...
— А не всё едино, так не юли. Уговорились с Олегом?
Пушко хотел было обидеться на это прямое и грубое «не юли», но сообразил, что не следует давать предлога для прекращения разговора.
— Воеводе Олегу в этом деле ни я, ни старейшины не помощники, — осторожно, но достаточно твёрдо сказал он.
— Добро хоть до этого твои старейшины додумались. Видно, почуяли, что иного им словене не простят. А не боитесь, что Олег повторит побоище?
— Я ж тебе сказал, — с хитринкой улыбнулся Пушко. — Посаженному при князе в воинские дела вмешиваться не пристало. Пущай сам князь с воеводой сзывают новеградцев на рать...
— Как мыслишь, Радомысл, удоволит Олега такой ответ посаженного? — глянул на кузнеца Михолап.
— Не по нутру придётся...
— Вот и я так мыслю. Без нашей помощи не выбраться старейшинам из сетей воеводы. Не удоволится он отказом...
— Без вашей? — деланно удивился Пушко.
— Как посаженным стал, — качал осуждающе головой Михолап, — так и забыл, что словене всё важное миром решают?
— Ныне воевода княжеский решает...
— Правду молвил: княжеский воевода, не наш. Вот пусть он своей дружине и указывает. Али ты на другое согласен?
— Моего согласия не спрашивают...
— Так и будет, доколе в разные стороны тянуть станем. А ежели миром нашу волю воеводе скажем...
— Где он, мир-то? — настороженно обронил Пушко. — Может, вече скликать прикажешь?
— Веча пока не требуется, — спокойно ответил Михолап. — А в новеградцах не сумлевайся. Без веча обойдёмся...
— Ты всё вокруг да около. Заикнулся о помощи, так уж кажи, — потребовал Пушко.
Михолап долго, оценивающе смотрел в глаза посаженному. Вроде и переменился Пушко, а всё едино не тот. Но другого сейчас нету, о другом думать будем, когда бодричей-варягов выгоним. А ныне... Без слова посаженного к земле словенской и соседям не обойтись.
— О помощи в свой черёд скажу. Прежде поведай открыто, разве не приспела пора бодричей-варягов с земли нашей выгнать? Пошто о том только рукодельцы со смердами мыслят, а нарочитые в стороне?
— Знать надобно, сумеем ли одолеть?.. Пожитье нелегко копится, потерять же его враз можно. А в другом — что ж, нарочитые разве не словене, им, что ли, любо под чужим воеводой жить...