Но песни скальдов, которые разумеются под правильно пропетыми, не представляли связного, подробного и длинного рассказа о королях или событиях; они касались отдельных случаев, не всегда ясно указываемых, а только подразумеваемых или намекаемых; всего менее они могли удовлетворить запросу на точную хронологию для целых периодов. Многое приходилось Снорре Стурлесону дополнять своим соображением; многое в сагах, которые для нас особенно важны, [255] есть только личная комбинация автора, в XIII веке писавшегоособытиях первой половины XI столетия. Эти комбинации, при помощи которых Снорре Стурлесон составлял из своих разнообразных и вообще — то в том, то в другом отношении — недостаточных источников одно стройное целое, не могли быть всегда удачными. Снорре Стурлесон не хотел идти по следам Ape Фроди и не имел в виду ограничиться изложением отдельных скудных фактов, приобретенных путем многотрудного и скрупулезного исследования и постоянно возводимых к их первоначальным сообщителям и свидетелям. Его поэтическая натура требовала художественной и полной формы, цельной и связной истории. При помощи песен, с одной стороны, а с другой — при помощи более обширных сочинений Одда и Гуннлауга, носивших церковно-легендарный характер, он успел действительно создать полную историю, стройно и непрерывно изложенную. Песни и народные предания дали ему не только новый и богатый материал, но также и возможность специфически-церковную окраску заменить более светскою и народною. Из сочинений своих сейчас названных предшественников он не гнушался черпать подробности для своей истории, заимствовал у них многие легенды и разсказы, но стремился восстановить в них последовательность и порядок событий, на что те не обращали внимания, а иногда и отбрасывал излишек чудес и видений, когда они казались ему ненужными или совсем недостоверными. Нет недостатка и в собственных прибавках автора; он допускал их, когда являлась потребность в более картинной и подробной разрисовке событий, переданных только в сухой и голой основе; он прибегал к остроумным конъектурам и догадкам, /423/ чтобы связать отрывочные известия, дополнить их или даже исправить. В одном отношении Снорре Стурлесон достиг своей цели. Его саги о норвежских королях представляют живое и теплое, вполне художественное произведение, которым он совершенно затмил всех своих предшественников. Но при пользовании его трудом от новой исторической критики требуется двойная осторожность. He весь материал, который вошел в сочинение Снорре, имел характер исторический: [256] легендами и преданиями, которыми он пользовался, мы не могли бы теперь пользоваться так, как он пользовался. Дополнения, догадки и комбинации самого автора также не имеют для нас обязательной силы, особенно в тех случаях, когда он переносит сцену действия в чужие и далекие страны. Средства его для восстановления прагматизма и последовательности в событиях были у него на сей случай крайне недостаточны. Призвано, что Снорре не был знаком с иностранными языками, даже с латинским, на котором писались почти все западные летописи и хроники. Только чрез какое-либо посредство могли дойти до него, например, те каталоги императоров римских и византийских, следы которых с вероятностью указываются в саге о Гаральде, нас интересующей; но даже в предполагаемом подлиннике эти каталоги не вполне исправны и точны. На основании их нельзя было отличить Михаила IV Пафлагонянина от Михаила V Калафата. Вопреки Византийцам, Калафатом здесь назывался Михаил IV, а не Михаил V (см. каталог, напечатанный у Муратори t. V, p. 156). [57] Несомненно, что в этих случаях мы в настоящее время обладаем гораздо лучшими средствами. Мы гораздо скорее и вернее дойдем к исторической истине, если оставим в стороне комбинации автора — Снорре Стурлесона, касающиеся событий, отдаленных от него и по времени и по пространству, и если совершенно отбросим весь неисторический или сомнительный легендарный состав его саги об Олафе или Гаральде. У нас останутся тогда песни скальдов, которые он сам выдавал за основание своей истории. Мы, конечно, не имеем их теперь отдельно и вполне, но те многочисленные отрывки, которые приводятся в разных редакциях саг, составленных первоначально Стурлесоном, могут служить для нас заменой. При ближайшем рассмотрении сейчас же оказывается, что современные свидетельства скальдов лучше согласуются с современными же или происходящими от современных источниками [257] иностранными, чем с прозаическою частью саги, дополняющей /424/ и объясняющей их на основании других позднейших материалов.
Мы не считаем нужным говорить об отношении различных редакций, в которых являются нам саги о норвежских королях. Прежние исследователи, которые старались отказывать Снорре Стурлесону во всякой самостоятельности, ссылались на сборники, существующие в позднейших рукописях и содержащие те же самые саги, которые мы читаем в Heimskringla Снорре, но с некоторыми отменами и прибавлениями; они находили здесь настоящую древнюю редакцию саг, записанных так, как они рассказывались устно, и переделанных слегка Стурлесоном. Новейшие исследователи (Маурер, Петерсен и др.) достаточно доказали, что на самом деле существует обратное отношение. Так называемый Flateyjarbok, Morkinskinna и пр. представляют только позднейшую редакцию саг, составленных Снорре Стурлесоном, с добавлениями и вставками, взятыми из тех же источников, которыми пользовался Снорре, и только поэтому они имеют иногда вид большей древности. [58][258]
VII. Действительная история Гаральда и его Вэрингов в Константинополе
Сага о Гаральде начинается рассказом о битве при Стикклестаде, в которой был убит брат его Олаф (1030 г.). По свидетельству скальда Бёльверка, на «следующий год» Гаральд нашел себе убежище в Гардарике, то есть, на Руси, и здесь, как свидетельствует другой скальд — Тиодольф, принимал участие в битвах и походах Русского князя, между прочим, сражался с Ляхами (Laesir). Из русской летописи известно, что действительно в 1031 году Ярослав [A.V.2] ходил на Ляхов и взял Червенские города. Затем, через несколько времени, Гаральд с своими норвежскими спутниками ушел в Миклагард.
В большей части редакций (Hrokkinskinna, Flateyjarbók, Morkinskinna) скандинавские искатели приключений отправляются в Константинополь далеким окольным путем чрез земли Вендов (прибалтийских Славян), через Саксонию, Францию, землю Лангобардов, Рим и Апулию, и потом вступают в службу в Миклагарде.
Но какая нужда была, отправляясь из Киева, делать такой длинный круг? В XI веке Черное море носило имя Русского, вероятно — не потому, что Русские по нему не плавали. Известие /425/ уже само по себе не внушает доверия, и спрашивается только, на чем оно основано?
В подтверждение такого длинного путешествия сага приводит несколько стихов скальда Иллуге Бриндальского, где сказано только, что его господин (Гаральд) часто сражался до свету с Франками при городе девы (at by snótar), и два стиха [259] скальда Тиодольфа, которые гласят, что «Гаральд с (мужественным) духом прошел землю Лангобардов»:
Sá er vidh lund á landi
Langbardha redh ganga.
Ясное дело, что скальды в этих стихах, приведенных как единственное доказательство странного факта, вовсе не говорят того, что утверждает сага. Если мы примем комбинацию, ею предлагаемую, то будем даже поставлены в необходимость допустить самые невероятные вещи: именно, что изгнанник — норвежский принц оружием проложил себе дорогу чрез Францию и Ломбардию, дабы достигнуть южной Италии. Скальд говорит, что Гаральд сражался с Франками: он действительно мог с ними сражаться, после того, как уже поступил в службу византийского императора. Под Франками скальд, конечно, разумел Французских Норманнов, которые во время Гаральда овладели византийской частью Италии; в борьбе с ними Гаральд действительно участвовал. Лангобардия Тиодольфа есть равным образом Лангобардия византийская, то есть, старая Лангобардская земля, иначе Апулия и Калабрия (ср. Cedren. II, 514, 525). Гаральд сражался с Франками и был в земле Лангобардской не на пути в Миклагард, а прибыл сюда из Миклагарда вместе с византийскою армией, отправленной против Франков.
57
57) ‹Здесь перед нами недоразумение. В сагах упоминается не Михаил Калафат, a Mikael kátalaktus (= χαταλλαχτής), т. е. совершенно правильно — Михаил IV Пафлагонянин. Ф. В.›
58
58) ‹Разбираемый в шестой главе вопрос об отношении саги, как литературного памятника, к устному преданию иостепени зависимости первой от последнего является кардинальным для всей работы Β. Г. Васильевского. Аргументация автора, блестящая по своей стройной логичности и очень остроумная в частностях, дает кое-какие новые соображения, оригинально освещающие этот труднейший в истории исландской литературы вопрос. Тем не менее, нельзя сказать, чтобы этими соображениями он решался удовлетворительно; к тому же он поставлен автором несколько односторонне и к решению привлечен далеко не весь имеющийся в настоящее время материал. Едва ли полное отрицание, к которому в данном случае склоняется Β. Г., может считаться вполне обоснованным, хотя его здравый скептицизм и не мог не подметить слабых сторон в легковерии датских и норвежских ученых. Отдавая полную дань справедливости остроумию автора, сумевшего, не будучи начитанным специалистом в этой области, своеобразно осветить этот сложный вопрос и высказать ряд новых и весьма ценных замечаний, я все же думаю, что зависимость саги от предания гораздо больше, чем полагал Β. Г. В одном пункте, во всяком случае, наш исследователь ошибается: Снорре не был первым исландцем, который «взял на себя труд представить связную историю норвежских королей в целом ряде саг, начав от самой глубокой древности» (см. выше стр. 252), и далеко не все сборники в роде Morkinskinna и проч. «представляют только позднейшую редакцию саг, составленных Снорре Стурлесоном» (стр. 257). У Снорре были предшественники в этой области; 'Agrip, Morkinskinna, а может быть и Fagrskinna независимы от Heimskringla и древнее последней, как оказалось теперь. Если б Β. Г. это знал, то он, конечно, изменил бы свой взгляд на Снорре и его приемы собирания и проверки материала. Ф. Б.›