– Эй! – толкнул Духарева Сычок. – Ты че пригорюнился? Айда мед пить!
– Я – пиво, – машинально отозвался Серега.
– Пей что душа желает! – радостно заявил Сычок. – Куны есть!
– С вами алкоголиком станешь, – усмехнулся Духарев.
– Алкоголяк – это кто? – заинтересовался Сычок.
– На тебя похож! – ответил Духарев.
– Да будет тебе! – Сычок самодовольно ухмыльнулся. – Ты тоже на морду красен!
Духарев не сразу сообразил, что красивый и красный – для Сычка синонимы.
В общем, они отправились на полюбившийся постоялый двор и опять напились.
Но до этого Серега успел сделать два полезных вывода. Первый: до настоящего, по здешним меркам, бойца ему далеко, но в кулачных боях, именно из-за привычки народа к оружию, у Духарева преимущество. Это как с обученным солдатом, который на татами раз за разом пропускает удар в печень. Потому что привык: правый бок прикрыт прикладом автомата. Второй: в тех случаях, когда противник Сычку не по зубам, Сереге имеет смысл выходить самому. Два полезных вывода и одна идея: а кто, собственно, сказал, что противник должен быть один? Пусть их будет двое. Или больше. Серега любил и умел работать с группой. А зрелище от этого только выиграет.
Глава семнадцатая,
в которой выясняется, что Серега Духарев еще помнит кое-что из классики
Слада ухватом вынула из печи горшок. Вкусный запах тушенного с овощами мяса достиг Серегиного носа и вызвал неудержимое слюноотделение. Солнце, воздух и вода вызывают здоровый аппетит и кардинально снимают синдром абстиненции, в просторечии именуемый похмельем.
Слада поставила на стол три деревянные миски. Дома они с Мышом не соблюдали здешнее правило: женщины едят после мужчин. И пищу в огонь – божкам – не бросали.
– Кирие элейсон… – нестройно затянули Мыш со Сладой.
– Отче наш, иже еси… – по-русски вторил им Серега единственную молитву, которую помнил.
Помолившись, принялись за еду.
– Вкусно! – похвалил Серега.
– На здоровье, – Слада держалась с Сергеем очень вежливо, но какой-то кусочек теплоты, который возник между ними вначале, пропал.
Духареву от этого было грустно. Девушка ему очень нравилась, может, даже больше, чем просто нравилась. Но он совершенно не знал, как к ней подойти, как сказать, чтобы поняла: она Сереге очень даже небезразлична. Раньше у Духарева никогда таких проблем не было. Ну, по крайней мере, с тех пор, как сошли со щек подростковые прыщи. Когда какой-нибудь там Горазд называл Серегу чужаком, тот воспринимал это спокойно, потому что при этом чужаком себя вовсе не чувствовал. А вот со Сладой… Это было – как пропасть. Хуже, чем другой язык. Это как если ты киваешь головой в знак согласия, а для другого кивок означает «нет». Серега помнил еще с занятий по психологии, что у каждого народа своя «дистанция близости». Одни чувствуют себя неуютно, если собеседник оказывается на расстоянии полутора метров, а другие – ближе вытянутой руки.
Едва Серега приближался к Сладе ближе этих самых полутора метров, как она тут же отходила назад. И что с этим делать, Духарев понятия не имел.
– Слада, а ты свой-то язык помнишь? – спросил он.
– Как это – свой? – влез Мыш.
– Болгарский.
– Булгарский, – поправил Мыш.
– Пускай, – не стал спорить Духарев. – Так вы можете говорить по-булгарски или уже забыли?
Мыш засмеялся, а Слада спокойно ответила:
– Мы и говорим по-булгарски.
Мыш поглядел на Духарева и захихикал.
Серега подобрал отвисшую челюсть.
– А я на каком языке говорю? – спросил он, чувствуя себя полным идиотом.
– На нашем, ясное дело! – ответил Мыш. – Ну, говор у тебя нездешний, ну так и у нас нездешний, дык когда мурома какой-нито говорить начинает, так его и совсем не поймешь. А ты… К нам нурманы Князевы той зимой прибегали, так у них выговор похожий, но ты лучше говоришь. Видно, что смалу по-нашему болтать выучился. А по-нурмански можешь?
– Нет, – покачал головой Серега.
– А еще по какому-нибудь?
прочитал Духарев.
Почему именно это стихотворение пришло ему на ум, Серега не смог бы ответить. Пришло, и все тут.
– Это ты по-каковски? – заинтересовался Мыш.
– По-английски.
– А как это по-нашему будет?
– С тех пор пролетели года и года.