Все кончилось, когда из долины подоспели на помощь дружинники Икмора и почти одновременно с ними – нурманы Эвила…
К рассвету стало ясно, что враг разгромлен. Только одних пленников взяли тысячи две. Нейтральные же хузары выразили полную готовность принять власть Святослава. Более того, несколько тысяч их присоединилось к киевскому войску. Остальных (совет Машега) Святослав отпустил по домам. Добыча тоже была взята немалая, едва ли не бо́льшая, чем в Итиле. Лишь один факт омрачал блестящую победу: хакан Йосып сумел уйти. Он попросту удрал с большей частью своей гвардии, бросив на произвол судьбы остальное войско. Может, ему доложили о том, что его хузары передались на сторону противника. Может, сработал инстинкт самосохранения. А может, сами гвардейцы решили унести ноги, пока до них не добрались русы.
В общем, когда нурманы ворвались в ставку хакана, там уже не было никого, кроме сотни-другой слуг, нескольких десятков брошенных девок (среди них – три «походные» наложницы Йосыпа) да кучи разного дорогостоящего барахла.
Около восьми тысяч Йосыповых гвардейцев быстренько снялись с места, в считанные минуты уничтожили заслонные сотни Люба, оставили прикрытие из двух тысяч для задержки возможной погони и унеслись прочь вместе со своим хаканом.
Так что даже поспей Духарев раньше, он не смог бы их остановить – с одной-то тысячей против восьми. Паршивец-хакан все равно бы удрал.
И никто в этом не виноват. Кому могло прийти в голову, что Йосып бросится наутек, даже не попытавшись дать русам отпор.
– Пускай бежит, раз он такой проворный, – сказал Святослав. – Мы все равно его достанем.
Глава двадцать вторая
Саркел
Степь высохла и потрескалась. Серая земля, покрытая высохшей мертвой травой, – словно огромный череп с остатками волос. Так было весь день. Но ранним утром, проснувшись прежде солнца и выйдя искупаться в теплой донской воде, Духарев увидел, что вся земля усеяна синими и красными цветами. Миллионы цветов. А ведь ночью не было дождя. Никакой влаги, кроме капелек росы.
– Красиво, – сказал Артем, который тоже проснулся, выбрался из шатра и встал рядом с отцом. – Солнце взойдет – они закроются.
– Они что, выросли за одну ночь?
– Нет. Разве ты вчера их не видел?
Сергей покачал головой.
– Это потому что ты в войске идешь, – сказал сын. – Где передовая тысяча пройдет, там одна пыль остается.
Лагерь просыпался быстро. Надо успеть пройти побольше, пока солнце не раскалит воздух и землю.
Сотни гридней, верхами и так, уже плескались в теплой донской воде, удивительно чистой и прозрачной для конца августа.
– К табуну? – спросил Артем.
Смуглый, черноволосый, он больше походил на мать, чем на отца, и крепостью телосложения тоже намного уступал Сергею. В одежде он казался стройным, как девушка. В одежде не видно, какие у парня мускулы.
Духарев с хрустом потянулся. Он еще не решил: окунуться сначала самому или сразу вместе с Пеплом.
– Бегом? – предложил сын.
– Давай.
И они помчались через лагерь, огибая редкие шатры, перепрыгивая через спящих, уклоняясь от верховых.
Молодой гридень, Артемов дружок еще по «отроческой» дружине, пустил коня наперерез и попытался ухватить парня за чуб.
Артем легко увернулся и так треснул коня по крупу, что тот заржал и взвился на дыбы. Гридень, конечно, не свалился, но удержать коня не сумел, и конь едва не приложил копытом дружинника, разжигавшего костерок.
Дружинник отшатнулся:
– Карась безрукий твой папаша! – закричал он.
Кони духаревской дружины паслись у заросшей камышом заводи под присмотром нескольких отроков.
Табунок тысяч на пять голов. Большая часть – некрупные степные лошадки, печенежские и хузарские, заводные и вьючные. Этих подкормят и выкупают пастухи. Но боевых коней, если могут, обихаживают сами хозяева.
Артемов жеребец должен был пастись вместе с лошадьми его тысячи, но вчера вечером они с отцом вместе прокатились по степи, и Артем сдал скакуна отцовским пастухам.
Шагах в двадцати от табуна они остановились.
– Ну, чей первый прибежит? – задорно бросил Артем.
– Давай, – согласился Духарев.
Сын посвистел тихонько.
Отец – тоже, но по-другому и погромче.
Ближние лошади встрепенулись, посмотрели на людей, потом снова опустили головы.