– Хорошо ли во дворе, матушка? Гости важные…
Сладислава отложила шитье:
– Впускай гостей во двор. Я сама их на крыльце встречу.
Гостей Сладислава узнала сразу. И порадовалась, что не отослала их прочь, не взглянув.
Двое: мужчина и мальчик. На обоих брони. На мальчике – чужеземной работы, возможно, арабской, на взрослом – тоже добрый панцирь, но попроще, кованный здесь, в Киеве. Вблизи Сладислава даже могла бы определить, кто из трех киевских бронных мастеров его ковал.
А вот лошадь лучше у старшего: широкий в крупе боевой хузарский жеребец-пятилетка. Мерин младшего косился на цепного мишку, сидевшего у забора, по-собачьи вывалив длинный язык, косился и всхрапывал. Конь старшего и ухом не вел. Вышколен. Для боя и для охоты.
В оружии и лошадях жена воеводы разбиралась не хуже мужа. Почти двадцать лет замужем за воином. Выучилась.
Гости спешились. Старший, кряжистый муж со светло-рыжей бородой, снял шлем, поклонился:
– Здрава будь, хозяйка! Мир дому твоему!
– Мир и тебе, Добрыня, – наклонила голову Сладислава. – Мужа моего нет, но, думаю, скоро вернется. Подождешь?
– Подожду, – степенно ответил Добрыня. – Знаком ли тебе племянник мой и пестун Владимир?
Сладислава покачала головой.
Конечно, она знала этого мальчика. Но решила не портить Добрыне игру.
– Мой отец – великий князь Святослав! – громко объявил мальчишка и покосился на дядьку: не рассердился ли?
– А я – Сладислава, жена воеводы Серегея.
– Воевода Серегей – великой славы муж! – с важностью, по-взрослому ответил мальчик. – Но мой отец – больше! Никого нет славнее его!
– Твой отец – великий князь, – сказала Слада. – Но, может, выросши, ты превзойдешь его!
Мальчишка гордо задрал подбородок.
– Пожалуйте в дом, – сказала Слада. – Не пристало таким, как вы, во дворе ждать. Лушкарь, Хмель, примите коней у сотника и княжича!
– Воеводу Серегея нам и во дворе ждать не зазорно, – степенно произнес Добрыня (племянник удивленно взглянул на него). – Но коли приглашаешь в дом, мы рады.
И, по-прежнему держа шлем в руке, шагнул к крыльцу.
Владимир, глядя на него, тоже снял шлем, пригладил светлые вихры. Но перед тем, как войти, быстро обернулся и показал медведю язык.
Первой в дом вбежала дочка.
– Мамка! Мамка! А мы… – она осеклась, увидев гостей, тут же опомнилась, вытянулась стрункой: – Здравствуйте!
– Здравствуйте, здравствуйте! – привычно наклонясь, чтобы не задеть шлемом притолоку, в дом вошел Духарев.
Добрыня встал, пихнул племянника, и тот тоже вскочил.
– Здрав будь, воевода! Прости, что незванными…
– Оставь! – Сергей снял шлем, сунул дочке. – Оботри его, Данка, и повесь, где всегда. Рад тебе, сотник! По делу пришел или так, проведать?
– Можно сказать, и по делу… Да ведь тебе, воевода, с дороги перекусить, горло промочить надо. Мы подождем.
– Говори уж! – потребовал Духарев.
– Ну ладно, – согласился Добрыня. – Хочу правду узнать. Знаю, воевода, ты врать не будешь. Слухи ходят: хочет великий князь моего племянника из Киева услать. Вроде бы отец княгини этого требует. Так ли это?
– И да и нет, – сказал Духарев. – Вранье, что дьюла мадьярский может у нашего князя что-то требовать. А правда то, что из Киева княжичу Владимиру придется уехать. Почему так, это, Добрыня, разговор долгий, а я и верно проголодался. Так что подавай, Сладушка, на стол. Поснедаем и поговорим.
– А где ж Устах? – негромко спросила Слада.
– К князю поехал бересту Роговолтову отдать. Может, там, в Детинце, и заночует. А утром – к нам.
Перед трапезой Духарев произнес краткую молитву. Скорее для Слады, чем для Бога. Гости отделили малую толику своим богам. Ели в молчании. Заинтересованный Владимир вертел круглой светловолосой головой, разглядывая убранство горницы. Посмотреть было на что. Свет масляных ламп отражался на множестве драгоценных вещей, добытых хозяином в бою, подаренных друзьями и союзниками, привезенных издалека родичами. Восточные ковры и западные гобелены соседствовали друг с другом и с охотничьими трофеями так же естественно, как длиннорогая голова тура из приднепровских степей – со шкурой белого медведя, промысленного в полночном краю. А две стены из четырех были увешаны оружием, да так плотно, что из-под него почти не было видно коврового ворса…
– …посему придется твоему племяннику уехать, – поймал Владимир окончание фразы и сразу встопорщился.
– Никуда я не поеду! Я – княжич! Никто не вправе мне приказывать!
– Цыть! – прикрикнул на мальчика дядька. – Нишкни, отрок, когда мужи говорят!