– Не говори о Бальдре, плоде твоего бреда. Не Бальдр воскрес! Христос воскрес!
КОНЕЦ ВОДАНА
Корабль Енрика был хороший ходок под парусами, а ветер дул попутный. Раненый царь был доставлен в Сингуту в несколько дней. Фригг уже знала о поразившем ее горе. В первую же ночь ей во сне являлась Сара и сказала: «Твой муж ранен и умрет скоро». А Фригг снам таким верила, особенно когда видела Сару. Не прошло еще дня, как она получила письмо, принесенное на хвосте ворона, присланного из стана. Письмо подтверждало то же горестное известие, и царица предалась отчаянию. На всех башнях городских была выставлена стража и о всех появляющихся судах немедленно извещали несчастную царицу. Она сама вышла навстречу кораблю, как только он вошел в залив Сигтуны. Седые волосы ее были распущены и падали на плечи, лицо заливалось слезами. Когда же она увидела дорогого мужа, в несколько дней осунувшегося и совершенно расслабленного, ноги под ней подкосились, и она упала, рыдая, на руки сопровождавших ее женщин. Дни и ночи она просиживала у изголовья умирающего мужа, не переставая заливаться слезами. Врачи около него хлопотали, но чувствовали, что их наука бессильна. Старая Эйра, сознававшая невозможность спасти властелина, которому она была так предана, рвала на себе волосы, плакала и рыдала, и проклинала тот день, когда она спаслась от яда Мимировых стрел. Однако богатырское сложение царя на время пересилило болезнь. Раны зажили, лихорадка уменьшилась, хотя и не совсем исчезла, и он оказался в силах вставать. Но это не было возвращение к здоровью. Внутренние страдания не прекращались, а сделались менее острыми, но за то постоянными. Есть Водан почти ничего не мог и худел изо дня в день. Силы его были подкошены. Фригг, сперва так радовавшаяся выздоровлению мужа, теперь не могла смотреть на него без слез, хотя старалась в присутствии его казаться веселой и поддерживать в нем надежды. Водан сознавал свое положение. Он призвал из Квенских гор сына своего Ингве-Фрея, и с ним и с дротами каждый день обсуждал государственные дела, знакомя наследника своего со всеми трудностями правления. Часто совещался он и с дружинниками, как готскими, так и славянскими, находившимися в Сигтуне. Он внушал им сознание необходимости поддержания союза и тесного единения между всеми приморскими городами всех трех берегов Винетского моря. Однажды он призвал Ингве-Фрея и сказал ему:
– Все братья твои идут к нам. Я их оповестил.
– Отец! – сказал Ингве-Фрей. – Твое здоровье улучшается. Ты еще поживешь.
– Знаю, что могу еще пожить немного, но позорной смерти на соломе не хочу. Много о ней я говорил людям, научал их ее презирать и только ее и бояться.
Скоро съехались все сыновья царя, княжившие в разных уделах земель квенов, саксов и иотов.
Он созвал жену, детей, дротов, прорицательниц и дружинников, как береговых, так и морских. Совершили жертвоприношение в храме Тора, затем полдня пировали в царском дворце. Красивые, нарядные девы, увенчанные цветами[54], разносили кушанья и пития. Мед, пиво и вино заморское лилось рекой. Царь сидел мрачный. Он думал про себя:
Добро ли я делаю, что не исполняю то, что приказывали мне несомненно благие духи Богучара, Драгомира и Сары в видениях моих. Но могу ли я отказаться от того, чему учил так долго народ мой? Поверят ли мне теперь, если я заговорю иное, чем то, что проповедовал всю жизнь. Велика была наука Драгомира, тверд в веровании был Зур-Иргак, полна любви была Сара, но я разве дурному учил народ? От поклонения злым духам я их отвлек.
Внушив страх Гелы и презрение к смерти на соломе, я сделал людей храбрыми, а храбрецы мои помогли мне создать великую державу.
Не так уже далеко учение мое от того, чему веруют последователи Бога Феодора, Иустина и Сары и мудрецы, продолжающие проповедь Богучара, Драгомира и Зур-Иргака, или мыслители греческие, египетские, да персидские, а так же еще книжники еврейские. Но мой народ их бы не понял.
Если я ошибаюсь, прости меня Единый Всевышний, а дело свое я должен довести до конца и запечатлеть примером, чтобы знали потомки, что у меня слово с делом не расходилось.
Он сделал усилие над собой. Черты лица его приняли величественно спокойное выражение. Он велел возложить себе на голову венец и встав произнес:
И до дна осушив рог сицилийского вина, рукой он сделал знак, чтобы все удалились. Остались с ним только его жена и дети, и несколько приближенных, которых царь не отпустил от себя. Он обратился к детям:
Наступило торжественное мгновение. Ингве-Фрей с глазами, полными слез, поднес отцу копье и подал в руки, преклонивши колена. Водан обнял его и поцеловал со словами:
– Здравствуй на многие лета, царь Ингве-Фрей, верховный вождь и повелитель готов и квенов.
За ним получил благословение и царь иотов Скольд. Затем последовали прочие младшие братья князья. Жену Водан принял в свои объятия, сам поднявшись со своего престола.
– С тобой скоро увидимся, дорогая, – сказал он. – Не скорби, а гордись всем созданным перед твоими кроткими очами, для наших потомков, моей любовью к тебе, – и, подняв правую руку к небу, он прибавил:
Фригг упала к ногам мужа и охватила его колени, заливаясь слезами и рыдая до изнеможения.
– Не пущу, не пущу! Ради Великого Бога не делай! – вопила она, задыхаясь.
Бесчувственную, ее подняли и вынесли из палаты пиров в ее собственный покой. Скандинавские скальды описывают так, что произошло затем:
Два старца из пришедших с царем из донских степей, доблестные вожди Генир и Лодур, став на колени, собрали в серебряные купели кровь, истекающую из перерезанных жил. Когда он начал совершенно бледнеть и глаза его закрывались, они наклонились к нему со словами:
– Царь! Идем за тобой! Не должно царю идти к богам одному, не сопровожденному преданными слугами. – И тотчас копьями они перерезали себе так же все главные кровеносные сосуды.
Тело царя и тела его двух верных друзей были торжественно сожжены в священной роще Тора, при стечении народа и из всех соседних городков, и из приморских, и из горных селений.