Я выслушал эту тираду, и у меня засосало под ложечкой. В какую перепалку попал! В жизни я старался никогда не связываться с тайнами (а вдруг это военная тайна?), с обязательствами (не затянет ли меня это обязательство в кабалу на всю жизнь?) и все такое.
Вот так и сидел я, тянул кислое вино, а у меня сосало под ложечкой. Но делать было нечего.
Я уже дал согласие. Вдруг я вспомнил, что не спросил самого главного.
— Скажите… а каков оклад?
Профессор посмотрел на меня как-то непонимающе, будто я должен служить науке так, задаром, за здорово живешь и все такое.
Я повторил вопрос:
— Сколько мне будут платить?
Профессор как будто очнулся.
— Ах, да. Как же это я упустил…
И назвал такую сумму, что я присвистнул. Он взглянул на меня:
— Что, мало?
— Да, нет… Немало. У меня еще столько не бывало за один раз.
— Я забыл сказать, что питаться вам придется здесь. Фрау Гросс неплохо готовит. Разумеется, за некоторую плату.
Я размечтался… Нужно попросить аванс и пойти купить костюм, хорошую новую рубашку, нет, лучше две. А еще лучше дюжину.
Пару галстуков. Ботинки. Зажигалку-пистолет… Дальше зажигалки мои мечты в тот вечер не пошли.
Профессор встал.
— Хочу пожелать вам доброй ночи. Завтра в восемь завтрак. К девяти мы должны быть в дирекции фирмы…
— Спокойной ночи! — ответил я.
Перина была чересчур мягкой, одеяло чересчур теплым, простыни чересчур белыми. Мне снились в ту ночь ботинки и зажигалки. Много разных зажигалок: маленькие карманные, большие настольные, зажигалки в портсигаре и зажигалки с эмалевыми девицами на боках. Я схватил одну зажигалку и чиркнул ею. В пламени появилась ухмыляющая рожа профессора. Он орал мне:
— Сколько будет трижды три?!
— Половина восьмого! — не моргнув глазом, ответил я.
— Вставайте, господин Никифоров. Уже половина восьмого. — Фрау Гросс трясла меня за плечо. Так начался первый день моей работы у профессора Шиндхельма.
4. Маус, маус, ком хераус!
После завтрака мы с господином Никифоровым отправились в дирекцию, где он подписал обязательство о неразглашении секретов и получил аванс. Затем поехали в институт. Мне нужно было успокоить моего пациента, убедить, что ничто страшное ему не угрожает. Я не мог бы работать с человеком, боящимся опыта. А господин Никифоров, действительно, побаивался, хотя старался внешне ничем это не показывать. С улыбкой он пересчитал деньги, сунул их в карман и сказал мне деланно бодрым голосом:
— Ну, профессор, я готов. Теперь, — он похлопал по карману, — хоть под нож. Рад быть жертвой науки.
Меня несколько покоробили эти слова. Я совсем не собирался делать его «жертвой». Наоборот, мне казалось, что он станет первым из счастливейших людей — людей с искусственным чувством, чувством времени. Его нужно было обязательно успокоить.
Я решил продемонстрировать ему несколько моих опытов с белыми мышами, постараться сделать это непринужденно, без нажима, чтобы он не заподозрил в этом какого-либо подвоха с моей стороны.
Я долго не знал, как же называть своего пациента. Господин Никифоров? Слишком уж официально. Правда, тысячи моих земляков зовут друг друга именно по фамилии с приставкой слова — господин.
Я спросил, как его имя. Он ответил:
— Иван. А отца моего звали Михаил. У нас, русских, принято называть по имени-отчеству. Так вот меня зовут Иван Михайлович. Но вы меня можете звать просто Иван. Ваня.
— О, это хорошо! Иван! — я почему-то очень обрадовался. На память пришли «Иваны» еще военных времен. Хорошо, что здесь только один этот Иван, а остальные там, на востоке.
Я повел его в наш «зоопарк», как все называли комнату с клетками для подопытных животных.
Говорят, русский ученый Иван Павлов, кстати тоже Иван, его я очень уважаю… Так вот, Иван Павлов поставил памятник собаке. Я бы поставил памятник белым мышам. Именно они помогли мне открыть «рефлекс времени». Мы пошли к белым мышам. Увидев меня, эти красавицы забегали по клетке, начали вставать на свои тонкие лапки, показывая розоватые брюшки. Никифоров засмеялся.
— Мыши. Ха-ха! Когда-то в школе я учил такой немецкий стишок: «Маус, маус, ком хераус!» — «Мышка, мышка, выгляни наружу!»
Он снова нервно засмеялся, наклонился к клетке:
— Маус, маус, ком хераус!
Положительно, его нужно было успокоить. Я взял свою любимицу Ренату. Мышка с девичьим именем сидела у меня на ладони и крутила черным носиком.
— Пойдемте, Иван, — потянул я Никифорова за собой в соседнюю затемненную комнату. В полумраке ярко светились красные и зеленые индикаторы работающих приборов, голубела шкала большого излучателя и прыгали светящиеся стрелки на кварцевых часах.