Я же ищу лотос!..
Приподнялся, оглядел пещеру. Она просторна, но не так, чтобы в ней разместились сотни людей, скорее — несколько десятков; у ног струился ручей, вдали, в сумерках, гладью мерцало озеро.
Встал, ощущая в костях тяжесть пятидневного перехода, побрел к озеру. Сумрак сгущался, я ничего не видел. Пыль… Под ногами пыль… Так и мечты рассыплются пылью… Взбудоражил ребят.
А пещера — пустая…
Так прошел шагов двадцать. Край берега стал повышаться, нависая над водой карнизом. Вдруг я заметил на поверхности широкий круг. Это был лист растения. Колени дрогнули, тело, как свинцовое, поползло вниз… Опустил лицо к самой воде.
Большой плавучий лист, и над ним — прозрачный, совершенно прозрачный! — клубок цветка.
— Лотос! — закричал я. — Лотос!
Гулом ответили своды, пещера поглотила крик.
Я схватил стебель и потянул к себе. Он легко подался весь, с корнем, — головка цветка дрожала теперь в руке, я смутно видел ее: она была прозрачна, как стекло!
Еще более медленно направился к выходу, боясь колыхнуть цветок, будто он полон драгоценной влагой. «Лотос! Золотой лотос!.. Сколько людей ждут этого цветка. И он в моей руке!».
Я шел к свету, и цветок оживал. Сначала в нем появилось мерцание, обозначились грани лепестков; потом грани уловили, преломили голубизну неба, — цветок заблистал серебром и хрусталем.
«На солнце, на солнце!» — торопил я себя и выбежал из пещеры. Да, я вскрикнул от изумления, не веря глазам: цветок вспыхнул в руке! Солнце, коснувшись, отразилось, преломилось, раздробилось в нем, в каждом лепестке, наполнило блеском, пламенем, и цветок стал разрушаться в руках! Над ним поднялось золотистое облачко. Он сплошь состоял из эфира! Достаточно было солнечного тепла, чтобы вызвать в нем разложение, бурное выделение паров, которые были так насыщены и плотны, что казались золотым дымом…
Вот она, легенда о золотом цветке, сказка, представшая наяву!
Я смотрел, как таяло золотое марево, сжимался, темнел, словно покрываясь пеплом, сам цветок…
Я долго стоял и смотрел на умирающий цветок.
Цветок, который умирал на солнце!.. Можно ли видеть что-либо подобное на земле! И он умер…
На ладони лежал серый, из тончайших жилок остов, и, когда я дунул на него, он разлетелся в пыль…
Потрясенный, я опустился на камень. Неужели правда? — руки дрожали, перед глазами плыло золотое облако, словно я ослеплен им.
— Неужели это правда? — повторял я вслух.
Сплю? Вижу сон?.. Или это — продолжение легенды? Нет, все как прежде, солнце, скалы, пещера и там — лотос!
Лотос существует!
Я не мог двинуться назад: ноги разбиты, обувь порвана, сам еле держался от усталости. Да и не все сделано: надо узнать целебную силу цветка.
Вернулся в пещеру, сорвал, вернее — выдернул из воды второй цветок. Сняв повязку с ноги, обнажил ссадину, приложил несколько лепестков. Они приятно холодили рану, успокаивая боль. «Приложу на ночь…» — отнес цветок обратно в сырую темноту пещеры. Корень — небольшую луковицу — отрезал ножом и съел. Он был приятен на вкус, освежал во рту, как мята.
Пещера уходила вглубь метров на тридцать и превращалась в расселину, из которой выбегал ручей.
Здесь было душно, сыро, захотелось к выходу.
Я решил описать, что пережил. Здесь же, у входа, сел на камень, достал тетрадь. Перед входом открывалась долина — «Долина тадхаев» — так я назвал ее. Она невелика, прорезана сухой речкой, берега в пятнах лугов, и в древности, возможно, долина представляла хорошее пастбище…
…Утром, сняв, повязку, увидел, что рана зажила, но лепестки исчезли: эфир впитался в тело, на красном пятнышке тончайшей сетью бежали серые, как пепел, прожилки.
Пока ходил за топливом, готовил пищу, прошло часа два; потом занялся обувью, и когда все было готово, — время ушло далеко за полдень. В ночь выступать не хотелось, снова сел за дневник.
Срывать цветы — хотя бы один — не решался, жалел, как живые существа.
Как и в прошлую ночь, лег у стены. Пришла на память легенда.
Двадцать два столетия и — какая правдивость! Может, об этом поет ручей? Или просто навевает покойный сон?..
Разбудил дикий грохот. Пол и стены пещеры дрожали, гул ширился, проникал в уши, в грудь.
Я хотел выбежать из пещеры, туда, где сияли звезды, но черная завеса опустилась перед глазами.
Удар — меня швырнуло назад, обдало пылью. Грохот, приглушенный, но по-прежнему потрясающий, катился где-то снаружи, пол и стены дрожали, словно их била лихорадка в беспрерывном, безудержном страхе… Задыхаясь, я ползал в пыли, щебень валился на плечи… В темноте роптало озеро, а над головой гудело, будто проносились тысячи поездов. Это было землетрясение, самое ужасное, устрашающее, о каком приходилось слышать. Оно дробило скалы, расплескивало реки…
Но это — там, далеко, здесь меня окружала рычащая, дрожащая, бьющаяся о стены тьма…
Волосы шевелились на голове, по спине текли струйки пота…
Снаружи постепенно затихало, а здесь, в утробе, все ходили от стены к стене волны гула, как ворчание растревоженного зверя.
Натыкаясь на камни, стены, я искал фонарь. Луч ударил — в лицо, ослепил, я метнул его в сторону выхода. Но выхода не было — завален скалой, один взгляд определил, что в ней тысячи тонн…
Озеро затихло, лишь мелкая рябь морщила поверхность. По стенам, во всю длину, разбежались трещины… Из глубины подземелья слышался шум, которого прежде не было: из щели била струя воды, уже отыскавшая путь к озеру. Я понял главное: пещера до потолка наполнится водой…
Конец, конец…
…Внизу, где завалило вход, слабое сияние…
Запустил под скалу руку, до плеча. Сток был, но конца скале не было.
Но я могу подать весть о себе — бросить на произвол потока.
А принесет он ее людям, друзьям?
Все равно мысль воодушевила. Есть запасная батарейка — несколько часов света! И я написал все это…
…А сейчас вода прибывает, залила пол. Уйти некуда. Приток ее больше — заполнит пещеру, как бутылку…
Лотос — что с ним? Да вот он: на воде странные отблески. Это цветы. Они так непрочно сидели в грунте!.. Гибнут? Не может быть!
Лотос размножается отростками! Если сбросить воду до прежнего уровня, они прорастут. Только бы дошла весть!
Что у меня есть непромокаемого? Термос. Вложу в него тетрадь.
О чем еще?..
Да, пусть знают: я совершил самую страшную ошибку — обманул коллектив, отдалился от людей. Если бы не один… если бы знали, куда пошел, вы, товарищи, спасли бы… Не меня — лотос!
А я пренебрег коллективом и, значит, погиб.
Сколько прошло времени? Вода по грудь. Установился медленный круговорот от стены к стене.
Цветы проплывают мимо. Иногда я беру их в руки, целую. И мне вспоминается Ирина, ее глаза, синее небо, там, над лагерем…
Товарищи, прощайте!
Все равно золотой лотос есть! Не теряйте надежды, вы его найдете! Кладу цветок между страницами…
Вода коснулась губ. Тело цепенеет от холода.
Стою на цыпочках… Тетрадь не входит в термос.
Разрываю на части…»
Между последними листами — тонкий узор пепельно-серых жилок — все, что осталось от чудесного цветка, — щепотка золы…
Рассуждать было некогда:
— Искать! Немедленно!
Но если записи Анатолия почти сохранились, хуже было с картой местности. Вода, проникшая внутрь, смыла фиолетовый карандаш, превратив рисунок в сплошное пятно. Смутно угадывались отроги Сарыкольского хребта, да в нижнем углу — нагорье и знак пункта, с которого Анатолий наблюдал три зубца. Ребята узнали это место. Поиски решили начать отсюда. Сделали срочный запрос Дмитрию Васильевичу. Ответ был — искать.
В тот же вечер трое ребят вышли к пункту, отмеченному Анатолием. Через день вернулись — ни зубцов, ни скал рассмотреть не могли: землетрясение, центр которого находился в Сарыколе, совершенно изменило вид местности.
Тогда бросились исследовать речку Киик-Су и все ее притоки.
Это была громадная работа, отрядили девять человек, в том числе Ирину. С обеих сторон в речку вливались десятки ручьев, были такие, которые несли воду лишь во время дождей, в другие дни пересыхали. Обследовали и эти. Много раз останавливались перед красными скалами, но ручья и пещеры здесь не было. Шли дальше, встречали потоки, бьющие из-под скал, исчезавшие под землю. Дошли до истока Киик-Су и повернули обратно. Из всех предположений наиболее вороятным было — термос вынесен одним из подземных ручьев. Но каким?..