Жить мне, что ли, надоело? (Я уже совсем было забыл, что буквально час тому назад думал о смерти). Профессор, или как его там, ждал, не торопя, не высказывая ни малейшего нетерпения.
Казалось, ему было все равно, соглашусь я или нет. Черт возьми! Но мне-то было совсем не безразлично! Я не мог не согласиться. Мне ничего уже больше не оставалось делать. Только после того, как профессор услышал мой ответ: «Ладно? Идет!», я увидел, что он тоже волновался, боялся услышать отказ и все такое.
И вот, значит, я сказал: «Ладно! Идет!». Он сразу же подозвал официанта. Расплатился. Мы побежали к такси
Профессор торопил шофера, и машина мчалась по ночному городу со страшной скоростью, пугая одиноких прохожих. Миновав центр, мы поехали по зеленым улицам-аллеям Тирвальда. Вы ведь знаете этот район, где живут здешние богатеи, аристократы, хозяева и прочая сволочь. Извините, я немного волнуюсь.
Я не любил Тирвальд. И это несмотря на то, что здесь было больше всего зелени в городе. Несмотря на то, что здесь были самые красивые дома.
Надо сказать, прекрасные дома. Не любил за то, что вся здешняя буржуйская сволота сладко ела, сладко пила и жила в этих изумительных модерных домах, ездила в шикарных модерных машинах и все такое.
И я, значит, подумал сначала, что этот профессор, или как его там, тоже живет в Тирвальде, и разозлился.
Нет, это совсем не потому, что мне не хотелось жить в красивых домах, есть, пить, гонять на авто. Нет. Я не прочь бы заняться всеми этими делишками. Но я был рабочим, был безработным, был… a кем я только не был! Я вкалывал, а эти с девчонками мчали по автостраде на озера или к морю. Я вкалывал, а они…
Зависть, скажете вы. Нет, мне кажется, это была не зависть.
Это была ненависть. Мне раньше долбили о классовой ненависти.
Я только ухмылялся. Какая там может быть ненависть! Такие же люди: один удачливый, другой — нет. Теперь я ненавидел богатых всей душой…
Но мы проскочили Тирвальд и выехали на шоссе к Лауэну. Я хотел спросить, долго ли нам еще ехать, но как раз в это время машина остановилась.
За забором среди зелени виднелась небольшая вилла. Цветы, подметенные дорожки, в глубине сада гараж. Стена виллы обвита плющом. Неплохо. Конечно, не Тирвальд, но все-таки… Нет, положительно, мой профессор по мозгам, видимо, не зря раскидывает ими. Если только он не жулик какой-нибудь и не содержатель притона…
А, черт с ним! Пусть он хоть черт с рогами!
Мефистофель! Я и то бы ему запродался. Голод не тетка. Есть такая русская пословица.
Профессор расплатился с шофером и пригласил меня войти.
— Фрау Гросс! — крикнул он. — Два холодных ужина и бутылку вина.
Мы поднялись наверх. Он показал мне маленькую комнатку на втором этаже. (Я должен был там жить.) Потом повел в большую пристройку — лабораторию, заставленную приборами, колбами, клизмами и какими-то большими ящиками.
После этого мы спустились вниз в гостиную. Две тарелки с кружочками колбасы, масла и сыра, две рюмки, бутылка хорошего вина.
— Вы живете здесь один? — спросил я.
— Да… Собственно, не один. Мне во многом помогает фрау Гросс, моя экономка, она же лаборантка.
— Разве вы работаете дома?
— Мы с вами будем работать здесь и в лаборатории. Но больше здесь. Это не только мое личное желание. Это также желание и моих хозяев. И ваших хозяев тоже. Здесь есть несколько секретов фирмы и несколько научных — секретов. Завтра в институте вы должны будете подписать обязательство о неразглашении…
Я выслушал эту тираду, и у меня засосало под ложечкой. В какую перепалку попал! В жизни я старался никогда не связываться с тайнами (а вдруг это военная тайна?), с обязательствами (не затянет ли меня это обязательство в кабалу на всю жизнь?) и все такое.
Вот так и сидел я, тянул кислое вино, а у меня сосало под ложечкой. Но делать было нечего.
Я уже дал согласие. Вдруг я вспомнил, что не спросил самого главного.
— Скажите…а каков оклад?
Профессор посмотрел на меня как-то непонимающе, будто я должен служить науке так, задаром, за здорово живешь и все такое.
Я повторил вопрос:
— Сколько мне будут платить?
Профессор как будто очнулся.
— Ах, да. Как же это я упустил…
И назвал такую сумму, что я присвистнул. Он взглянул на меня:
— Что, мало?
— Да, нет… Немало. У меня еще столько не бывало за один раз.
— Я забыл сказать, что питаться вам придется здесь. Фрау Гросс неплохо готовит. Разумеется, за некоторую плату.
Я размечтался… Нужно попросить аванс и пойти купить костюм, хорошую новую рубашку, нет, лучше две. А еще лучше дюжину.
Пару галстуков. Ботинки. Зажигалку-пистолет… Дальше зажигалки мои мечты в тот вечер не пошли.
Профессор встал.
— Хочу пожелать вам доброй ночи. Завтра в восемь завтрак. К девяти мы должны быть в дирекции фирмы…
— Спокойной ночи! — ответил я.
Перина была чересчур мягкой, одеяло чересчур теплым, простыни чересчур белыми. Мне снились в ту ночь ботинки и зажигалки. Много разных зажигалок: маленькие карманные, большие настольные, зажигалки в портсигаре и зажигалки с эмалевыми девицами на боках. Я схватил одну зажигалку и чиркнул ею. В пламени появилась ухмыляющая рожа профессора. Он орал мне:
— Сколько будет трижды три?!
— Половина восьмого! — не моргнув глазом, ответил я.
— Вставайте, господин Никифоров. Уже половина восьмого. — Фрау Гросс трясла меня за плечо. Так начался первый день моей работы у профессора Шиндхельма.
После завтрака мы с господином Никифоровым отправились в дирекцию, где он подписал обязательство о неразглашении секретов и получил аванс. Затем поехали в институт. Мне нужно было успокоить моего пациента, убедить, что ничто страшное ему не угрожает. Я не мог бы работать с человеком, боящимся опыта. А господин Никифоров, действительно, побаивался, хотя старался внешне ничем это не показывать. С улыбкой он пересчитал деньги, сунул их в карман и сказал мне деланно бодрым голосом:
— Ну, профессор, я готов. Теперь, — он похлопал по карману, хоть под нож. Рад быть жертвой науки.
Меня несколько покоробили эти слова. Я совсем не собирался делать его «жертвой». Наоборот, мне казалось, что он станет первым из счастливейших людей — людей с искусственным чувством, чувством времени. Его нужно было обязательно успокоить.
Я решил продемонстрировать ему несколько моих опытов с белыми мышами, постараться сделать это непринужденно, без нажима, чтобы он не заподозрил в этом какого-либо подвоха с моей стороны.
Я долго не знал, как же называть своего пациента. Господин Никифоров? Слишком уж официально. Правда, тысячи моих земляков зовут друг друга именно по фамилии с приставкой слова — господин.
Я спросил, как его имя. Он ответил:
— Иван. А отца моего звали Михаил. У нас, русских, принято называть по имени-отчеству. Так вот меня зовут Иван Михайлович. Но вы меня можете звать просто Иван. Ваня.
— О, это хорошо! Иван! — я почему-то очень обрадовался. На память пришли «Иваны» еще военных времен. Хорошо, что здесь только один этот Иван, а остальные там, на востоке.
Я повел его в наш «зоопарк», как все называли комнату с клетками для подопытных животных.
Говорят, русский ученый Иван Павлов, кстати тоже Иван, его я очень уважаю… Так вот, Иван Павлов поставил памятник собаке. Я бы поставил памятник белым мышам. Именно они помогли мне открыть «рефлекс времени». Мы пошли к белым мышам. Увидев меня, эти красавицы забегали по клетке, начали вставать на свои тонкие лапки, показывая розоватые брюшки. Никифоров засмеялся.
— Мыши. Ха-ха! Когда-то в школе я учил такой немецкий стишок: «Маус, маус, ком хераус!» «Мышка, мышка, выгляни наружу!»
Он снова нервно засмеялся, наклонился к клетке:
— Маус, маус, ком хераус!
Положительно, его нужно было успокоить. Я взял свою любимицу Ренату. Мышка с девичьим именем сидела у меня на ладони и крутила черным носиком.