— Ubi tuus amici sunt? — спрашиваю я.
Кажется, я говорю что-то не так — «tuus» ведь склоняется. Но, видно, Корнелия понимает меня, хотя и улыбается моей ошибке. Она поднимает руку и говорит только два слова:
— Longe sunt.
Я знаю эти слова. Все-таки я ведь учил еще и английский. Long — длинно, далеко. Значит, ее друзья далеко. Но где далеко? Может, и впрямь эта девчонка с неба свалилась? Но тогда откуда она знает латынь? Ведь не на латыни же говорят жители Венеры… И почему она знает Рим?
Чепуха какая-то! Может, она просто сумасшедшая? Не похоже.
Эх, дьявол! И за что я тогда так не любил латынь?..
Я снова выискиваю в своей памяти слова. Наверно, по-английски я сказал бы это сразу: «When did you come in the USSR?» — «Когда вы приехали в СССР?» Но как сказать это по-латыни?
Там ведь и слова-то такого нет — «СССР». И даже слова «Россия» там нет. Слишком уж допотопный язык!..
«Veni, vidi, vici», — услужливо подсказывает мне память. — «Пришел, увидел, победил…» Ага! Veni!
Это то, что надо. Теперь еще вспомнить, как «когда»…
Вопросительные слова в латыни часто начинаются с «qu». «Quen», что ли? Нет, не то!..
Ага — «quando»! До чего же глубоко в памяти сидят нужные вещи! Сразу и не докопаешься.
Вот у Витьки в электронных машинах это просто: все, что машина запомнила — сейчас же и к услугам. А тут ройся, ройся в извилинах!..
Итак, значит…
— Quando venisti in Soviet Union?
Она отвечает быстро и, как мне кажется, обрадованно:
— Quod «Soviet Union» est?
Она произносит это очень естественно и просто, как будто в ее вопросе нет ничего особенного.
А ведь я понимаю ее вопрос. Quod — это «что».
Она спрашивает, что такое Советский Союз. Об этом может спросить только либо сумасшедший, либо существо с другой планеты.
Но она не похожа на сумасшедшую. Совершенно непохожа.
И она непохожа на существо с другой планеты.
Она слишком земная и говорит на земном, хотя и древнем языке.
И тем не менее, она не знает, что такое Советский Союз, хотя находится в нем.
И не знает слов «Куба» и «Фидель». Но знает слово «Рим».
Странно!
Однако сейчас ей нужно ответить.
Снова память выталкивает зазубренные слова, которые дают мне ключ. «Terra incognita» — неизвестная земля. Это-то я знаю! Как часто латинист говорил это про меня! — Что, мол, для меня латынь — terra incognita… Ладно!.. Сейчас «неизвестную» можно отбросить.
Мне нужна «земля». Еще бы вспомнить слово «эта»!
«Hie, haec, hoc, iste, ista, istud», — выскакивают вдруг заученные некогда местоимения. Ура! Эврика!
Я обвожу рукой вокруг себя — широко, вольно — и говорю:
— Terra ista Soviet Union est!..[10] СоветскийСоюз, — добавляю я для большей ясности по-русски. Россия.
Она чему-то очень грустно улыбается и произносит:
— Terra ista regnum Bosporus fuerat.[11]
Да, я согласен с ней — когда-то здесь, в Крыму, было Боспорское царство. Когда-то страшно давно, еще до древней Руси, до Рюрика и Олега.
Кажется, еще в период древней Греции и древнего Рима. Я запомнил это царство, потому что в нем было грандиозное восстание рабов под руководством Савмака. Рабов, которые победили и создали свое справедливое государство. Хотя и ненадолго… Когда-то я делал семинарский доклад о правовых актах вождей рабских восстаний. Было там несколько фраз и о Савмаке. Но ничего больше о Боспорском царстве я не знал.
Почему она вдруг вспомнила про него? Как это можно знать Боспорское царство и не знать Советского Союза, не знать Кубы? Что она за человек? Откуда она взялась? Из какого-нибудь кургана вылезла? Откуда… Откуда… Как это по-латыни?.. «Unde», кажется… А может, не «unde»? Ну, и что? В крайнем случае, она скажет свое «поп intellego».
— Unde venisti?[12] — спрашиваю я.
Видимо, я не ошибся. Видимо, Корнелия поняла.
Она снова показывает рукой на небо и коротко отвечает:
— Inde veni.
— Что она говорит? — спрашивает меня Витька. — Чего ты от нее добился?
— Она говорит, что пришла оттуда. — Я показываю головой вверх. — Что там у нее друзья. Она не знает, что такое Советский Союз, но помнит, что здесь когда-то было Боспорское царство. Все это кажется мне бредом, Витька… Самым настоящим бредом. Может, она все-таки сбежала из сумасшедшего дома?
Витька искоса глядит на Корнелию, усмехается.
— Непохоже. У больных не такие глаза. И потом в сумасшедших домах нет таких стильных спортивных костюмов. Их, кажется, нет даже в наших магазинах.
Я внимательно смотрю на ее костюм. Он тонкий, почти черный и шелковистый. Какие-то неуловимые серебристые нити поблескивают в нем.
Я гляжу на ее ноги. Они обуты в очень странную обувь. Я еще ни разу не видал такой обуви. Это какие-то литые, плотно обтягивающие ступню боты с небольшими широкими каблучками. Эти боты сделаны не из резины и не из полиэтилена, а из какого-то совершенно неизвестного мне материала. Не понятно, как снимают и надевают эту обувь.
— Посмотри на ее боты, — говорю я Витьке и отворачиваюсь. — Таких бот я тоже не видал в наших магазинах.
Витька смотрит. И кивает. Он согласен со мной.
— Тут все не так просто, — произносит он. — Если сопоставить ее слова с тарелкой, которую мы видели, и с теорией относительности, то может получиться не такой уж и бред…
— Ты думаешь, она прилетела?
— А почему бы и нет?
— Но ведь во времена Боспорского царства не было космических кораблей!
— На Земле не было, — уточняет Витька. — А где-то, может, и были.
— Думаешь, она прилетала на Землю раньше?
— Аллах ее знает… Может, прилетала… А может, и не она, а ее предки… И язык, может, они изучили… Тут сразу не сообразишь.
— Почему же тогда эти космонавты прислали к нам именно девушку?
— А может, у них матриархат?
Витька улыбается.
Корнелия беспокойно переводит взгляд с Витьки на меня и с меня на Витьку. Она понимает, что мы говорим о ней. Она, конечно, хочет понять, что мы говорим. Но ей трудно это понять. Даже просто невозможно, если только на самом деле она изо всех земных языков знает одну латынь.
— Слушай, Витька! — Меня вдруг «осеняет». — В Симферополе, наверняка, отыщется хоть один знающий латинист. В педагогическом или в медицинском… Кто-нибудь должен быть! Мы его завтра найдем и выспросим у Корнелии все, что можно. Лады?
— Это единственный выход, — Витька пожимает плечами. — Если только она до завтра не сбежит от нас.
— Ее нужно покормить, — говорю я. — И уложить спать в машине. От заботливых людей не убегают.
Витька послушно лезет в рюкзак, вынимает кружку, ложку, пачку печенья и сахар.
— Может, что-нибудь посолиднее? — спрашиваю я.
— Вряд ли она сейчас хочет есть, — возражает Витька. — Поставь себя на ее место… Сейчас важен, так сказать, символ.
— Доставай и для нас кружки, — говорю я. — Она не будет одна.
— Это ты прав. Хорошо, хоть не вылили чайник…
Через пять минут во всех трех кружках уже налит чай — теплый и сладкий.
Я протягиваю одну кружку Корнелии. Я не могу вспомнить, как по-латински «пейте». Я протягиваю ее молча.
Витька так же молча протягивает ей печенье.
Она берет и то и другое и благодарит нас взглядом.
Мы пьем чай молча и не спеша. Корнелия смотрит на нас и тоже пьет его молча и неторопливо.
И мне кажется, что она не просто пьет, а пробует как незнакомый, совершенно незнакомый напиток.
Кончив пить, опускает кружку, говорит:
— Grato.
Я не помню этого слова, но понимаю его. Ведь и сейчас в Италии говорят: «Грацио, синьор».
Витька подносит к ее кружке чайник, чтобы налить еще, но Корнелия улыбается и закрывает кружку ладонью.
«Нужно спросить ее, что она собирается делать дальше, — умаю я. — В конце концов она вовсе не обязана ехать с нами в Симферополь. У нее могут быть какие-то свои планы. Как это будущее время?.. Quod fueris… — что будешь ты…