Пик на энцефалоскопе пульсировал с такой же амплитудой, как и десять минут назад, когда начались колебания. Счетчик щелкал, отсчитывая колебания. Зазвенел звонок сигнализатора.
Я включил свет и показал Никифорову запись энцефалограммы и отсчет с кварцевых часов.
— Плюс-минус ноль секунд. Безошибочно.
— Да, хорошо, — согласился Иван. — А зачем все это?
— Как зачем? — я искренне удивился. — Вы хотите знать смысл работы? Попробуйте пофантазировать сами: ритм мозга — ритм часов… Вам это что-нибудь говорит? И уж если у этой жалкой мышки…
Я показал рукой в сторону металлической пластины, где находилась Рената, и осекся… На широком черном чугунном листе лежало крошечное белое тельце моей любимицы. Я с криком бросился к ней. В чем дело? Какая ужасная нелепость!
— Маус, маус, ком хераус! — вдруг пропел Никифоров и тихонько, боком-боком вышел из комнаты.
Я рассеянно посмотрел ему вслед. Он медленно шел по коридору и вдруг, как бы сорвавшись с места, побежал к выходу.
— Господин Никифоров! Иван! Иван!
— Маус, маус, ком хераус! — донеслось до меня…
Профессор ехал в своей машине почти рядом со мной, изредка открывал дверцу, жестом приглашая сесть в автомобиль. Без шапки и пальто я бежал по улице. Дул холодный ветер, раздувал полы моего старенького пиджака. Я так и не успел купить себе новый костюм. Куда я бежал?
А черт его знает. Куда-то бежал и все. На ходу сунул руки в карманы. Попалась пачка денег.
Я вытащил ее из кармана и швырнул в сторону профессорской машины. Машина сразу остановилась, и Шиндхельм бросился вдогонку за этими цветными бумажками. Не знаю, собрал он их все или нет, но через несколько минут машина снова догнала меня. Я показал профессору кукиш. Он не понял:
— Что вы?
— Накося, выкуси! — крикнул я по-русски.
— Господин Никифоров! Иван! Вернитесь!
Я не отвечал. "Опель" обогнал меня и остановился чуть впереди. Профессор пулей вылетел из машины. Он открыл дверцу и без лишних слов втолкнул меня в автомобиль. Я упал на сиденье и несколько минут лежал, тяжело дыша. С непривычки. Давно я уже так не бегал! Потом сообразил, что он меня может сейчас отвезти в свою лабораторию, положить на чугунную плиту, опутать проводами, а потом со злорадством ожидать, когда на экране большого прибора зеленая линия замрет и выпрямится…
— Ах ты, гад! — прошипел я и на ходу выскочил из машины…
…Очнулся я уже в лечебнице. Маленькая белая палата. Одна кровать. Полузанавешенные окна.
Этакое кругом чистоплюйство. Дорогая, видно, лечебница. Как я их надул! Пусть лечат. Пусть! А платить будет Пушкин.
Потом пришла сестра, сделала мне укол и снова укатилась. Я лежал, смотрел в потолок. Начал обдумывать план побега. Самое главное — это раздобыть одежду. А остальное приложится.
Одно я уже решил твердо — профессор меня больше не увидит. Я ему не белая мышь. "Маус, маус, ком хераус!" Видали? Как говорит поэт, "лучше уж от водки умереть…", и все такое.
Через несколько минут после ухода сестры появился профессор.
Видно, она ему сказала, что я очнулся. Профессор сел на стул около койки, взял мою руку, пощупал пульс, потрогал голову, посмотрел на доску, где записывалась моя температура. Потом спросил.
— Ну, как чувствуете себя, Иван?
Я молчал, с неприязнью разглядывая его.
— Теперь уже все в порядке, — продолжал он. — А было очень плохо. Воспаление легких. Фрау Гросс просидела около вас два дня. И еще двое суток дежурила вот эта милая девушка.
Он показал на заглянувшую в комнату молодую сестру. Она улыбалась. Я мельком взглянул на профессора. Он тоже улыбался.
Прямо цвел. Блестел, как медный пятак.
— Знаете, Иван, почему погибла Рената? — спросил он.
— Не знаю никакой Ренаты и знать не хочу.
Он рассмеялся.
— Рената — это белая мышь, которая погибла во время опыта. Так вы знаете, почему она погибла?
— И знать не хочу, — повторил я упрямо.
— Я виноват в этом. Какая глупая случайность. Я забыл выключить ток, и экранирующая сетка над металлической плитой оказалась под напряжением.
Час от часу не легче! — подумалось мне. — Одно дело — умереть во имя науки, черт возьми! И совсем другой коленкор, если тебя шлепнет током, как какого-нибудь бандита на электрическом стуле. И все по милости этакого рассеянного болвана. А теперь он счастливо смеется. Потом, когда мои останки выкинут на помойку, он через несколько дней счастливо заржет: "Эврика! Нашел! Этот тип умер от того, что я забыл вынуть из его черепа нержавеющий скальпель! Какая рассеянность! Надо быть в следующий раз внимательнее. Так-то!"
— Нет, вы подумайте, Иван! Какая глупая случайность! — снова донеслось до меня.
Я отвернулся к стене. Профессор еще раз что-то говорил, но я вдруг уснул. Проснулся почти через сутки. В палате было очень светло. Светило солнце, небо было голубое — явление не частое в ноябре. Стало как-то хорошо, спокойно. Даже профессор с его мозговыми извилинами перестал меня волновать, и все такое. А он, профессор, тут как тут.
— Ну, как дела, Иван? Вы, кажется, поправляетесь. Температура почти нормальная. Но полежать еще придется. Все-таки воспаление легких— не шутка, да и ударились вы сильно, ведь машина шла быстро. Нужно полежать. А потом начнем опыты.
Я опять представил себя в новом костюме, белоснежной рубашке, с сигарой, хорошей сигарой, за рулем машины, хотя бы "Опеля", как у профессора. И промолчал. Да еще начал себя убеждать, что такие случайности, как с той белой мышью, бывают везде. Волков бояться — в лес не ходить! И все такое!
Вот вам пример, что делают деньги с человеком!