Но, пожалуй, самой популярной и долговечной оказалась написанная в годы Великой Отечественной войны маленькая повесть «Девочка из города». В немногих страницах этой художественно цельной, на одном дыхании написанной книжки выразилась не только кровная связь писательницы с борющимся народом. В ней словно спрессовался весь ее прежний опыт — житейский, включавший годы крестьянской работы в деревне Коськово под Москвой, городскую жизнь няни и домработницы, учебу в Строгановском художественнопромышленном училище, и литературный: занятия в рабочем кружке у поэта Джека Алтаузена, сотрудничество в журнале «Пионер», в колхозной многотиражке, на радио.
Повесть «Девочка из города» соединила в себе все достоинства прозы Л. Воронковой: безыскусственную простоту и правдивость в выражении сложного содержания, истинность характеров детей и взрослых, нарисованных штрихами скупыми, точными, запоминающимися, благородную сдержанность в описании даже самых тяжелых, подчас трагических обстоятельств, глубоко осердеченное отношение к природе и человеку, жизнеутверждающий взгляд на мир. В повести с большой силой отразились никогда не устаревающие чувства любви к живому, материнской и дочерней привязанности, «вечные» проблемы смысла жизни, совести, человеческого счастья.
Война несла неисчислимые беды детству, обрывала и корежила его нормальное течение. Но самой неизгладимой и страшной из этих бед было сиротство. Только в Ленинграде в годы фашистской блокады осиротели десятки тысяч детей.
У семи летней Вали, героини повести «Девочка из города», отец, работавший до войны инженером на заводе, убит на фронте, мама и старший брат погибли от бомбежки у нее на глазах. Подхваченная потоком беженцев, девочка пешком идет от деревни к деревне — подальше от мест, где рвутся бомбы и рыскает смерть. Мы встречаемся с Валей, когда беженцы ночуют в деревне Нечаево у колхозницы Дарьи Шалихиной.
Муж Дарьи на передовой, на ее попечении трое детей и старый дед, но материнское сердце этой простой русской женщины не остается глухим к чужой боли. Выслушав историю Валентинки, она в долгом раздумье стоит возле спящей девочки. «Взяла с пола ее ботики, поглядела — худые, промокшие. Завтра эта девчушка наденет их и опять пойдет куда-то… А куда?»
Легко представить невысказанные думы матери. Конечно же, государство не оставит малышку. Дойдут беженцы до ближайшего города, и можно будет сдать девочку в детский дом. Но почему кто-то другой, а не она, Дарья, должен пожалеть сироту, отдать ей тепло своего сердца, частицу материнской любви? И если завтра маленькая городская беженка уйдет в прохудившихся ботиках, в тонком пальтишке и синем летнем капоре в неведомый путь по холодной зимней дороге, не станет ли память о коротком ее ночлеге в Дарьиной избе вечным укором для этой сердобольной и совестливой женщины?
Очень точно описывает Л. Воронкова душевное смятение Дарьи. Сердцем она сразу приняла единственно верное для себя решение — удочерить сироту. Но разум еще в сомнении: а не обделит ли она тем самым своих детей, да и как посмотрит на это муж, когда вернется с победой? Но ни эти колебания, ни доводы соседок, вроде тетки Марьи, не влияют на поведение Дарьи, для которой голос собственного сердца не только самый правдивый, но и наиболее разумный.
По Дарьиному понятию, признак человеческого ума как раз в том, чтобы внимательно прислушаться к доводам сердца и дать им разумное объяснение. Когда Валина ровесница Таиска из малолетней несмышлености и неуемного детского любопытства спрашивает Валентинку о ее маме и девочка заходится плачем от страшных воспоминаний, Дарья, узнав, в чем дело, отчитывает дочку: «Бессовестная!..Жалости у тебя нету! Сердца у тебя нету! Или у тебя вместо головы пустой котелок на плечах?!»
Валя не просто лишилась любимой семьи, где была счастлива. Она, девочка из города, попала в деревню, где весь уклад жизни для нее нов и непривычен. Купание в русской печи, подпол с картошкой, теленок в хлеве, взятая в избу овца с новорожденными ягнятами и многое другое — все это для маленькой горожанки, видевшей деревню только на картинках в книжках, поистине неведомый» притом огромный мир, каждодневно ею открываемый и постепенно осваиваемый.
Даже едят здесь не так, как привыкла Валя дома. Не из отдельных тарелок, а из общей миски. И надо «не зевать» и не сидеть молча, если вдруг под рукой не оказалось ложки. «Видишь — ложки нет, — учит девочку Дарья, — кричи: «Дайте мне ложку!» Разве можно себя в обиду давать?»