Читая, Митя все время одобрительно кивал головой и в уголке тоже написал: «Принять».
Пока Митя читал заметки Одинцова и Зориной, Васек делал вид, что совершенно поглощен своей работой. Но Митя и на его заметке написал своим размашистым почерком: «Принять».
Потом подозвал Сашу:
— Кто переписчик?
— Я, — сказал Саша.
— Вот еще три статьи. Кто нарисует заголовок?
— Малютин.
В пионерскую комнату вошел Сергей Николаевич:
— Работаете?
Митя засмеялся:
— Фабрика-кухня. Стенгазету делаем, журналы подшиваем.
Ребята при Сергее Николаевиче сразу подтянулись; каждому хотелось, чтобы учитель заметил его работу. Васек тоже хотел обратить на себя внимание учителя.
— Рамка готова! — громко сказал он, деловито собирая кисти. — Булга — ков, какую заметку пишешь?
— Четвертую, — ответил Саша тоже громко, чтобы слышал учитель.
Остальные ребята один за другим подходили к столу с кипой журналов и газет.
— Подшито!
— Готово!
Сергей Николаевич пробежал глазами Лидину заметку.
— Нужный вопрос… Лида Зорина… А… черненькая такая, с косичками! — сказал он, припоминая, и взял вторую заметку.
— Мою читает, — шепнул ребятам Одинцов, прислушиваясь, что скажет учитель.
Сергей Николаевич прочитал про себя, потом улыбнулся и прочитал Мите вслух:
— «Сергей Николаевич увидел, что на полу валяются бумажки и вообще сор. Он не начал урока, заложил руки за спину, отошел к окну и не повернулся к нам, пока мы все не убрали. А потом сказал: «Чтобы это было в последний раз». Теперь ребята стараются вовсю. Редакция надеется, что такой случай больше не повторится».
Последние слова Одинцов списал со взрослой газеты. Учитель засмеялся и громко сказал:
— Совершенно точно и честно! А относительно надежд редакции — просто солидно получается!
Он крепко пожал руку Мите, кивнул головой ребятам и вышел.
— Что он сказал? Что он сказал? — заволновались ребята.
— Ты слышал? — спросил Одинцова Саша.
Одинцов сиял.
— Сергей Николаевич сказал «Точно и честно. И просто солидно», — взволнованным голосом сообщил он окружившим его ребятам.
— Честно и точно! Это значит — не наврано ничего!
— Ну еще бы, Одинцов вообще никогда не врет!
— Молодец! — радовались ребята.
— Молодчага! — сказал Васек, хлопнув Одинцова по плечу. Он был рад за товарища.
Саша тоже был рад, но он не понял, что значит «солидно».
— Одинцов! Как это понять — «солидно»? — спросил он. — Ты знаешь?
— Нет, — сознался Одинцов. — А как по-твоему? — Он улыбнулся. — Это, наверно, самая главная похвала. Давай спросим у Мити!
Но Митя стоял уже в дверях и, крикнув ребятам: «Не задерживайтесь долго!» — исчез.
— У него комсомольское собрание сегодня, — сказал Трубачев. — Сами разберемся.
— А ты тоже не знаешь? — допытывался Саша.
— Да я знаю, только объяснить не могу. Это о старых людях говорят: солидный! — догадался Васек.
— А какой же я старый? — растерянно спросил Одинцов, обводя всех удивленным взглядом.
Ребята прыснули со смеху.
Из соседней комнаты — читальни — прибежали девочки.
— Тише! Читать мешаете!
— Ребята, я «Пионерскую правду» в библиотеку относила, а вы так кричите, что даже там слышно, — сказала, входя, Лида Зорина. — Что у вас тут такое?
Ребята, смеясь, рассказали ей.
— Солидный — это толстый. Сейчас только в библиотеке про один журнал сказали, что он солидный, — объяснила Лида.
— Но какой же я толстый? — обтягивая свою курточку, расшалившись, крикнул Одинцов. — Я спортсмен, человек без веса!
Он действительно был тоненький и на редкость легкий.
Ребята опять закатились смехом:
— Одинцов, Одинцов! Это он тебя с Мазиным спутал! Это Мазин у нас солидный.
— Попадет вам сегодня! Лучше уходите скорей, — кричала Лида, — сейчас из читальни прибегут! И Сергей Николаевич еще не ушел. Он с Грозным в раздевалке разговаривает и, наверно, все слышит.
— Тише! — крикнул Васек. — Булгаков! Одинцов! Пойдем к Сергею Николаевичу! — Он обнял товарищей за плечи и пошептал им что-то.
— Не посадит он нас вместе — лучше не просить! — с сомнением сказал Саша.
— А может, и посадит. Попросим!
Все трое побежали в раздевалку. Сергей Николаевич, надевая калоши, разговаривал с Грозным.
— Еще эта школа семилеткой была, как я сюда пришел, еще Красным знаменем нас не награждали… — рассказывал старик.
— Сергей Николаевич! — запыхавшись, крикнул Одинцов. — У нас к вам просьба.
— Мы просим… — начал Саша.
— Разрешите нам сесть вместе! — возбужденно блестя глазами, сказал Васек. — Мы друзья.
Сергей Николаевич нахмурился:
— Я разговариваю с Иваном Васильевичем, а вы скатываетесь откуда-то сверху, перебиваете разговор взрослых… Что это такое?
— Простите, — покраснел Одинцов, — мы нечаянно… Мы боялись, что вы уйдете…
— А что вам нужно?
— Мы вот товарищи, мы хотели сесть в классе рядом, — запинаясь, пояснил Васек.
— Зачем? — строго спросил Сергей Николаевич. Мальчики оробели.
— Чтобы дружить втроем, — сказал Васек.
— Дружить втроем? — переспросил учитель. — Разве ваш класс делится на такие дружные тройки? А остальные в счет не идут?
— Да нет, мы просто друзья… ну, закадычные, что ли, — пояснил Одинцов.
— Допустим, что вы закадычные друзья. Это очень хорошо, но усаживаться со своей закадычной дружбой на одну парту — это совершенно лишнее. Я не разрешаю! — твердо сказал Сергей Николаевич — До свиданья!… До свиданья, Иван Васильевич!
— Счастливо! Счастливо! — заторопился Грозный, закрывая за ним дверь. — Что, не вышло ваше дело? — усмехнулся он, глядя на оторопевших ребят.
— Не вышло, — вздохнул Одинцов.
— Отменный учитель, просто-таки знаток вашего брата! — одобрительно сказал Грозный.
Нюра схватила свое пальтишко и выбежала из раздевалки. Она никак не могла успокоиться после сцены в пионерской комнате.
Осрамили. На смех подняли, а сами и вовсе ни одной строчки сочинить не умеют… И потом мама так хвалила ее за эти стихи. Разве мама меньше ихнего понимает? И папа хвалил. Правда, папа никогда ничего не дослушает до конца. Он просто погладил ее по голове и сказал: «Пиши, пиши, дочка!»
Нюра снова вспомнила смех ребят и обидные остроты Одинцова.
Сами побыли бы на моем месте. Вот и пиши… Митя сказал: «Разве учатся за конфеты?» Может, не надо было писать про конфеты? И еще Митя сказал: «Пустые стихи. Разве у тебя нет других мыслей: о школе, о товарищах?…»
Нюра глубоко вздохнула и заспешила домой.
Папы дома не было. Папа всегда приходил поздно, и Нюра с мамой обедали одни. Когда девочка приходила из школы, стол уже был накрыт и около каждого прибора лежала нарядная салфеточка. Но сегодня мама запоздала и, крикнув Нюре: «Раздевайся!» — засуетилась у буфета. Нюра повесила пальто и, бросив на стул сумку, исподлобья взглянула на мать. Мария Ивановна расставляла тарелки, неестественно оттопыривая пальцы, с густо окрашенными в красный цвет острыми ноготками.
— А я, доченька, в парикмахерской была. Такая очередь! Все дамы, дамы… И все хотят быть красивыми! — Она поправила рыжую челку на лбу и с улыбкой взглянула на дочь: — Ну, как тебе нравится твоя мама?
Нюра бросилась на стул и, закрыв лицо руками, расплакалась.
— Ах, боже мой! Что с тобой? Что случилось?
Мария Ивановна испуганно заглядывала в лицо дочери, трясла ее за плечи:
— Да говори же! Я ведь ничего не понимаю! Что случилось?
Нюра сбивчиво рассказала про стихи, про насмешки ребят.
— А ты сама хвалила! Нарочно хвалила… И теперь все меня глупой считают… — всхлипывая, повторяла она.
Мария Ивановна гневно закричала на дочь:
— Перестань! Сию же минуту перестань!… Они тебе завидуют! Понимаешь ли ты? За-ви-ду-ют!
Слезы Нюры высохли. Она с изумлением глядела на мать.