— Ah, Clementine! Comment tu vas? J' espere, tu n'as rien du mal?[16]
— Oui, ma belle grand-mere: rien du mal![17] — успокоила внучка и ласково потерлась о старенькую бабушкину куртку.
А та показала ей собранный букет:
— Regarde ici, ma cherie! Cettes fleurs sont tellement admirables, n'est ce pas?[18]
— Mais bien sur! — подтвердила Аленушка-Клементина. — Elles sont tres jolies![19]
Тут бабушка оторвала умильный взор от букетика и словно бы спохватилась:
— Mais allons-nous la! Restons nos hommes: ils veulent bavarder tete-a-tete un peu.[20]
И обе дамы пошли вдоль лесной обочины.
А мужчины повели свой разговор.
Среди штурмовиков выделялся худощавый молодой человек с тонким интеллигентным лицом и высоко выбритыми висками. Кажется, он был у них за главного. Этот аккуратист и рапортовал старичку — божьему одуванчику:
— Порядок, доставили обоих! Клементинка — молодец: справилась отлично!
— Ну и шлавно! — отозвался одуванчик. И перевел лучезарный взор на Глеба:
— Ты, штало быть, и ешть художник? Молоденькой еще!
Глеб ждал — вот сейчас этот добрый старикан, перед которым соловьи-разбойники отчего-то стояли навытяжку, прикажет:
— Развяжите-ка его и отпустите с миром!
Но вместо этого тихенький лесовичок прошамкал:
— Не ту картину ты жадумал напишать, художник. Шовщем не ту!
И отвернулся, сразу позабыв о Глебе:
— А второй? Где этот шволочь?
Стриженный мотнул головой — и его молодцы выгрузили из машины то, что еще недавно было дядей Петей. Подтащили, кряхтя, и бросили к синим старикашкиным полусапожкам. Старичок-лесовичок осиновой своей палкой подцепил голову лежащего, развернул лицом к себе.
Но лица не было. Веки, губы, нос, все оказалось изъедено, обвисло жуткими лопухами и сочилось желтой сукровицей. Не осталось ни брови, удивленно взлетевшей вдоль шрама, ни самого шрама. На жухлой прошлогодней траве громоздилась безликая туша в разодранной зеленой жилетке. Вокруг сразу же пополз запах пепелища. На этот раз он был особенно пронзительным: сейчас от Петра Чичеванова пахло всеми кострами, на которых горели мужчины его рода.
— Ждох, что ли? — уточнил дедок. И вздохнул жалостно. — Это плохо! Хотелощь мне ему, шволочу, напошледок шкажать пару лашковых!
Но тут же покладисто рассудил:
— Ну да ладно, не привелощь, штало быть! Да и то, это какое же щердце ждюжит, когда на тебя литр шоляной кишлоты выплешнут, шишки-коврижки?
Крохотной ножкой отпихнул голову мертвого врага и приказал Стриженному:
— Жначит, так, Ерафант! Ты обоих жапихай в ихнюю машину, а дальше — шам жнаешь.
Один из налетчиков подвинулся к Бахметьеву и саданул его по голове пудовым кулачищем. Глеб уже не видел, как их с дядей Петей отвезли к заброшенному карьеру, как машину сняли с тормозов и спихнули с обрыва. И как жарко полыхнуло пламя из разорванного бензобака, пожирая искореженный корпус «жигуля» и два замурованных в нем тела.
Спустя шесть минут Стриженный докладывал своему фюреру:
— Исполнено, Пифагор Пафнутьевич!
— Это хорошо, что ишполнено, — отозвался ласково фюрер. — Только я тебе, Ерафант, не Пифагор Пафнутьевич. Я тебе теперь — гражданин Админиштратор! Такая вот дишпожиция!
Глава тридцать первая
Защитим белую цивилизацию!
Защищаясь, индиец вскинул смуглую руку, но стальная дубинка переломила тонкое предплечье. Он вскрикнул и согнулся от боли. И тут же хук снизу заставил его разогнуться. Четверо стоящих полукругом отбросили дубинки и методично отрабатывали на своем пленнике, как на манекене, каратистские удары — грамотно, с резким выдохом и мгновенной концентрацией в конце. Они делали это старательно и безучастно и сами напоминали ожившие манекены. Четыре хорошо одетых манекена, слепленных с приличных, аккуратно подстриженных мальчиков — не какой-нибудь там гопницкой шпаны.
Через минуту все было кончено. Мальчики сложили телескопические дубинки, убрали их в карманы курток и упругим спортивным шагом покинули место инцидента. На асфальте осталось распластанное, неподвижное тело.
Зорин щелкнул кнопкой, и экран погас. Вместо него вспыхнул свет, озаряя обширный кабинет генерального директора объединения «Антей». Все тут было точно так же, как два месяца назад, только во главе директорского стола сегодня восседал не Администратор, а Пифагор. Который, впрочем, и являлся теперь администратором.
Но совещание вел Зорин — мозговой центр и правая рука Пиф-Пафа. Заслуженный чекист, как только встал во главе филиала, сразу же объявил верному собутыльнику:
20
— Отойдем-ка в сторонку. Оставим наших мужчин: они хотят немного поболтать с глазу на глаз (