"Да ведь он ещё совсем ребенок! – вдруг подумала она. – В его возрасте в оловянные солдатики играют; не ноет, не скулит, хотя ему тоже не хватает материнской ласки".
Василий Ильич стал говорить:
– Спи, Наташа, пусть земля тебе будет пухом. Кроме нас, печалиться о тебе некому. С детства сирота, вся жизнь в цирке. Тепло было рядом с тобой людям, жила ради других бескорыстно, себя не жалела, даже умерла быстро, чтобы других собой не обременять…
Аренский говорил, говорил, и уже слова его становились бессвязными, видно, тяжёл был для него этот удар.
– Папа! – рванулся к нему Алька. Герасим крепко взял Аренского за плечи и повёл прочь.
– Никогда никого не обидела, – продолжал приговаривать тот, – добрая, нежная, ни слова жалобы, отчаянной смелости, и при этом скромная…
– Ну-ну, будет, – похлопывал его по спине Герасим, – она уже успокоилась, и ты успокойся. Бог её к себе взял, чтобы от страданий избавить. Ты иди, мы с Алькой могилу закопаем.
– Нет, – рванулся Аренский, – я должен сам! Ведь она мне была как жена, как дочь, как мать. Если бы не Наташа, я давно кончился бы и как артист, и как человек!
По возвращении Ольга решила, как следует осмотреть подвал, справедливо рассудив, что люди в спешке сборов обязательно что-нибудь забывают, и позвала с собой Альку. Они зажгли лучину, спустились по ступенькам и нашли огарок свечи. Среди порожних запыленных банок Алька отыскал одну полную, с огурцами, а Ольга среди старой картошки нашла бутылку наливки, видно, хозяйскую заначку. Василий Ильич молча выставил остатки спирта. Посидели, помянули Наташу. Герасим все же растормошил Аренского:
– Не кручинься, Вася, живым – живое. Царствие ей небесное, а нам пора в дорогу собираться. Неладное чую: мы здесь как в мышеловке, – к немцам близко, махновцы могут нагрянуть, а мне сейчас видеться с ними нет никакого резона. У него один палач Кийко чего стоит: ему человека убить, что барана зарезать. Нет, в дороге лучше, – и видно далеко, и спрятаться, бог даст, сможем.
Некоторое время спустя они уже шли по заснеженной дороге. Солнце начало припекать, снег под ногами рыхлился, проседал, затруднял ходьбу, но весенние запахи будоражили кровь и пробуждали надежду, что впереди у них лучшие времена.
Перед уходом из приютившего их дома Аренский протянул Ольге Наташины документы.
– Возьмите, Оленька.
– Зачем? – удивилась она.
– Пригодится. И нам бы лучше привыкнуть к тому, что вместе с нами идет цирковая артистка Наталья Соловьёва, а не княжна Лиговская – удобная мишень для любого негодяя.
– А что же делать с моим дипломом? – Ольга любовно коснулась узелка, в котором лежал единственный документ.
– Сжечь, – категорически потребовал Герасим.
– Пусть останется, – Ольга умоляюще оглядела их, – в крайнем случае, могу сказать, что нашла.
– Небось, каши не просит, – по-взрослому поддержал её Алька. – Скажем, что эта самая княжна ехала с нами в поезде, ну и померла.
"Соловьева Наталья Сергеевна, – повторяла про себя Ольга, идя рядом с мужчинами. – Родилась в Нижнем Новгороде. Мать – Соловьева Валентина Ивановна. Отец – прочерк. Как странно, иметь вместо отца прочерк. Значит, Наташа – незаконнорожденная? А иначе разве воспитывалась бы она в приюте? Кстати, надо узнать у Аренского, в каком?"
– А если кто-нибудь спросит, какая у меня профессия?
– Скажете, что работаете в цирке.
– Кем? Наташа, вы говорили, по канату ходила, а я ничего не умею. Какая же из меня циркачка?
– Я могу научить стрелять, – предложил Герасим, деятельная натура которого не позволяла ему находиться в стороне.
– Стрелять я умею.
– Из винтовки? Револьвера? – заинтересовался Аренский.
– Из маузера, парабеллума, из винтовки. Из револьверов стреляла по мишеням, а с винтовкой охотилась на белку, зайца.
– А говорили, ничего не умеете, – обрадовался Василий Ильич. – Гера, дай-ка барышне маузер, пусть покажет своё умение.
– Прямо сейчас?
– А чего тянуть? Во-он, впереди на тополе – воронье гнездо. Собьёте?
– Попробую.
Цирковой артист специально дал Ольге задачу потруднее. Его несколько задела, как казалось, самоуверенность юной аристократки. Посмотрим! Ольга прицелилась, выстрелила, и гнездо, кувыркаясь, полетело с верхних веток. Возмущенные вороны подняли истошный крик. Герасим присвистнул. Вот те на! Аренский удивился: выстрел был мастерский.
– Отлично! А на звук стрелять умеете?
– Хватит, учитель! – Герасим отобрал у Ольги маузер. – Нашли забаву! Как бы на этот выстрел кого нелегкая не принесла, а ты учения устраиваешь.