— Доча… Доча, оставь в покое этот несчастный, замученный огурец. Ты не пюре из него готовишь, а только салат.
— Да пожалуйста.
— Да… И у нас с твоим отцом пока еще все зубы на месте, чтоб его так шинковать… И вообще…
— Мама. Я поняла, — и, перевернув в воздухе нож, запустила им в деревянный щит над плитой. Щ-щёлк! — Я тебя… поняла.
Мама, оторвав взгляд от истыканной щедро мишени, вперилась им в меня:
— Агата… Вот давно надо было ее снять, эту доску… Доча…
— Мам, а почему не сняла-то? И ее, и картинки дурацкие со стен в моей комнате? И шкатулочки эти на комоде? И даже шкаф мой до сих пор старыми платьями набит? Вот откуда у меня столько платьев? Я ведь двенадцать лет в кадетской форме проходила.
— Так иногда же, — опешила моя родительница. — Иногда же ты и в них… на каникулах там или после занятий с Ни…
— Мама!
— Та-ак, — и, опершись на кухонный стол, медленно встала. — Мне все понятно.
— И что именно?
— А то, что ты, доча, бегала-бегала и прибежала. Семь лет жизни-на береднянский ветер. Свое собственное здоровье, наши с отцом бессонные ночи. Вёдра успокоительных микстур. Девяноста три свечки в соседнем православном храме и даже одна… исповедь.
— А это-то как?
— А она возвратилась, наконец, и опять с той же «болячкой»… Агата, может, поговорим?
— Мама, о чем? — а вот теперь я и сама… опешила.
Родительница, заткнув за гребень длинную прядь, решительно выдохнула:
— О нём, доча… О том, чьё имя ты даже произносить при себе запрещаешь.
— Я в данном разговоре, мама, не вижу причин, — срочно насупилась я.
— Даже спустя семь долгих лет? — сузила она глаза.
— Так, тем более. Что теперь-то прошлое шевелить? Оно… прошлое.
— Да неужели?
— Мама…
— Я тебе уже двадцать шесть лет «мама». И ты вернулась сюда, в свой дом, не затем, чтоб в нем, как мыши за печью сидеть. И раз уж… Ник, да, Николас — твое прошлое, то, должно отболеть и остыть. Так чего теперь-то от разговора бегать? Ответь мне, доча. Ты ж у нас — логик, аналитик.
Вот это… поворот с бугра в канаву. Видно, «болячка» моя и вправду — наливным прыщом на носу. И я даже скосилась туда. Потом тоже поднялась из-за стола:
— Что, так сильно заметно?
— Даже за двадцать ярдов.
— Это уже когда по улице к дому иду, что ли?
— Да когда ты в последний раз по ней «шла»? Все перебежками. Как по своей глухомани в Бередне. Будто, вся нечисть вослед и ты от нее…
— Я поняла, — эти-то мои «призраки» почище нечисти. И в них знаком креста… — И что, исповедь тебе помогла?
— Агата!
— Ладно!.. Давай поговорим, мама. Только, папу сначала обедом…
— А ты не сбежишь? — прозвучало крайне скептически, на что я не замедлила хмыкнуть:
— Так куда «из-за печи»?
— Девочки! Мне через полчаса обратно на службу! — громкий отцовский бас из столовой развел наши с мамой прицельные взгляды:
— Сейчас иду, несу!.. Агата, и… огурцы нормально дорежь…
Вот за что я своих родителей очень люблю? За их терпение и надежный тыл. А вообще, вопрос глупый. Я их люблю за то, что они просто есть. И отца, на которого совсем непохожа (он у меня брюнет и в меру упитанный, по его же словам). И маму свою, конечно. Пусть и с ней мы без повторений (хотя, ее медная грива мне бы наверняка пошла). Но, тут как раз все логично — я в бабушку, мамину покойную мать. И внешне и энергетикой. У нас она через поколение передается и только по женской линии: расчет на «первый-второй». Малумтелепаты[6] — шаг вперед… Что к чему?.. Так, прошлое же. Оно нынче — из всех старых улиц, со всех здешних стен…
— Тебе непременно с начала?
— Да, доча, — твердо ответили мне. Потом решили смягчиться (вдруг, все ж, передумаю и сбегу?) — Агата, тебе самой станет легче. Вот увидишь.
У меня на сей счет было свое твердое мнение, однако оно кардинально с материнским рознилось. Поэтому: или «исповедуйся» или собирай из шкафа старые платья:
— Хорошо… Значит, с начала… Ну, как мы с ним познакомились, ты знаешь. Мы — бывшие однокурсники. Как подружились — тоже. Он мою семилетнюю честь защитил от посягательств на нее злобной преподавательницы истории. Потом стали дружить вчетвером: я, Ник и двое его верных… очень верных друзей — Лоуп и Годард. Тоже наши однокурсники. Гораздо позже к нам присоединилась девушка Годарда, Софико. Ее ты тоже знаешь и, если мне не изменяет зрение, до сих пор. Иначе, откуда у нас на секретере в гостиной открытка к Купальнику со знакомым убористым почерком? — сделала я театральную паузу, мама в своем кресле напротив, поджала губки. — Ну, а Ксю… Ксения была самой последней. Это я не про ее моральный облик, а про наше с ней тесное, на старших курсах, соседство по казарменной комнате.
6
Малумтелепатия — умение слышать мысли разумной нечисти, а так же способность внушать ей свои собственные. Крайне редкое явление среди магов, обусловленное смешением крови с одним из «клиентов». В данном случае — оборотнем с истинной медвежьей ипостасью.