А вот теперь — удивился:
— Я с данной позиции подобное… ярдов пять. Это — проверено.
— Ага. Ну, так будете «подслушивать» за углом.
— Кого?
— Вон того редкозубого верзилу. Наша Эдита его взором молила. Наверняка, он ей состав и подарил.
— Откуда подобные выводы?
— Из наблюдений. Они взглядами обмениваются не таясь. Значит, связь — прочная. Это, во-первых. Во-вторых, средства ему, наверняка, позволяют. Судя по тому, что стоит на столе, и стол этот — в элитном углу. Скорее всего, персоны, приближенные к Харитону, здешнему хозяину.
— Я помню, — азартно сверкнул Ванн глазами. — А еще он не чешется, как остальные.
— Вот именно. Это — в третьих. Значит, пора его совращать.
— На что?!
— На откровенные мысли. А вы что подумали, Святой отец? При моем-то «целомудрии»?
— Ага… Пашута?!
Вот на «откровенные мысли» вся и надежда. Потому что, вряд ли другому раскроют «ходы», если есть возможность самому его по ним провести. И другой этот будет вам хронически обязан и благодарен. Все — очень просто. Хотя, о моей задаче я так сказать не могла. Потому как… не во вкусе я этого дарителя. Ему «Эдиты» милей. А у меня… ну, кое-что, кое-где. Значит, будем «бить» верным оружием. И устремила свой «страстный взор» в дальний угол…
Противник попался серьезный (а может, со зрением — дефект?). И через час я даже вспотела. Взоры мои обещали от улыбки до рая. Мужик косился и шеркал глаза. Я усилила натиск, присовокупив к взорам и губы. Мужик опрокинул кружку и суетливо заерзал. К тому ж, помехи создавала Эдита, распознав мои козни куда скорей жениха. Да и Ванн, нервно скребущий ложкой по дну, постоянно мешал. Но, перелом наступил сразу, как только, о чудо! Деву услали с разносом наверх. Противник, подпрыгнув на стуле, долгожданно «прозрел». Я, мысленно сплюнув, направилась к наружной двери… Нет, ну надо же! А если б она до утра тут носилась? Уф-ф… Наука совращения — точно не мой специалитет. Иначе б давно…
— Что такая красавица забыла в нашей глуши? Кху-кху.
Как мило — он еще и смущается: мужик, кашлянув в увесистый кулак, сунул руки в карманы, вынул их и оперся правой на сруб.
— «Что забыла»? — доверительно развернулась я к нему. — Мечту о лучшей доле. Раз другого пока не дано.
— Да ну?
— Ага… Как зовут-то?
— Дарий.
— Имя красивое.
— А тебя?
— Пашута.
— То ж ничего. Так, Пашута… может, прогуляемся?
— Под звездами? — хмыкнула я. Еще бы. У мужика явно, время — в обрез.
— Так уж сразу?
— А чё? Ты ж… я ж…
— С серьезными намерениями?
— Так тебе заплатить что ли? — по-деловому осведомился мужик.
— А промеж глаз? — уточнила и я.
— Тогда чего?
— Ох, видно в этот раз интуиция меня подвела, — закатила я к небу глаза. — Я ведь тебя сразу распознала: надежный и серьезный. Как раз то, что мне в жизни и нужно. А еще сам — хоть куда. Вот, думаю, повод осесть и заняться делом. А ты? Дарий, будут у нас с тобой и «прогулки» и ночи страстные, только, мне знать надо, что не зря я здесь остаюсь, — провела я рукой вдоль его торса, по животу. Тот в момент подтянулся:
— Так… чего ты хочешь-то? Что за дело? К мамке в раскрашенный дом, вряд ли. Землю рыть — ручки не те.
— Ну-у? — подбодрила я его сокращением дистанции. — А еще варианты?
Дарий засопел и оперся справа от меня второй рукой:
— Пашута, я ж к таким обхождениям… Я не привыкший. У нас же здесь — все по-простому. А ты только скажи и я…
— Дарий, — подтянулась я к его уху. — Я хочу серьезного дела. Мне надоело, молитвой позавтракав, палкой махать. У меня последняя недавно сломалась. Я хочу… я хочу… я тебя хочу и с тобой хочу вместе, всегда. Ты такой…
— Какой?
Грубый, как скот. И лапаешь неумело:
— Сильный такой. И пахнешь, как я люблю.
— Чем, Пашута?
— Полынью.
— Полынью?.. Кху-кху… Так ты — про это «дело»?
— Ага.
— Ну-у… Надо подумать.
— Подумать?.. Так и я тоже тогда «подумаю». А ты пока руки свои убери.
— Так, я не один там, — резонно просипел он мне на ухо. — Пашута…
— Руки свои… Дарий, мне ведь уверенность нужна в дне грядущем. А может ты, балабол?
— Я «балабол»? — в момент отстранился он. — Да с чего ты? Да у меня все сшито накрепко с теми людьми. Да они у меня с рук едят… Пашута…
— Так думать-то будешь?
— Да о чем уже… думать-то? Ты ж теперь…
— Промедление невыносимо. Сын мой, вы испили чашу моего терпенья до дна!
Хлобысь! Дарий, припечатавшись сначала лбом о Святой кулак, а после и затылком об сруб, тихо сполз по нему в траву. А за нашими спинами истошно заголосили: