— Дура! — уже орал на внучку Басманов. — Русь давно нам не мать, а мачеха! Она никогошеньки не любит! Да и любить скоро некого станет! Хоть на костях пляши!
— Вот и будет упырям пир на весь мир! — выкрикнула Светлана сквозь слезы и сверкнула своими кошачьими глазами. — Без тебя тошно, тошно, тошно… Как снести это, скажи?
— А нечего сносить! Сумела долететь сюда, голубушка, так и на ближайшей станции поезд нагонишь. Вон, за мужьями в Сибирь едут, а ты в Трансильванию не можешь!
— Не должно мне.
Светлана с вызовом смотрела на прадеда, но тот прекрасно видел, как блестят от еле сдерживаемых слез ее глаза, и потому запел:
— Моя душечка, моя ласточка, взор суровый свой прогони. Иль не видишь ты, как измучен я?! Пожалей меня, не гони! — оборвал он дешевый романс.
Светлана поджала губы, а потом оскалилась на манер княгини, и Федор Алексеевич даже вздрогнул, впервые увидев клыки внучки. Графиня фон Крок отказалась от поданной руку, взглянула на круглый циферблат часов и стала медленно спускаться в здание вокзала, не отрывая взгляда от пола. Протяжно скрипнула дверь, словно чей-то стон, а потом дерево громко хлопнуло о дерево. Следовало идти вперед с надеждой, что впереди их ждет долгожданная встреча. Пусть и через долгие сорок лет.
Глава 51 "Сизая голубка"
Граф фон Крок перевернул листок настольного календаря и вздохнул. Три года и три дня прошли со дня его свадьбы с княжной Светланой Кровавой. Вот уже три года, как он вернулся один в свой трансильванский замок из холодного серого Санкт-Петербурга с теплящейся надеждой, что жена одумается и последует за ним. Он опустил руку на аккуратный стеклянный шарик, в который заключил высушенную веточку полыни. Рядом злорадно блеснули глаза черепа. Раду сказал, что рабочий кабинет напоминает теперь женский будуар — не хватало только надеть на череп шляпку, но граф не злился на оборотня — понимал, что мальчик за него переживает, хотя переживать ему было некогда.
Раду Грабан разрывался между замком и озером, куда постоянно сбегала от домашних забот маленькая Аксинья. Девочка то хохотала в объятьях мужа, то наматывала ему на шею веревку и на двадцать узлов привязывала к дверному кольцу. Проказница знала, срывать с петель двери очеловеченный зверь не станет и пока тот сидит на привязи, она вдоволь наплещется в озере. Когда домочадцы призывали ее к порядку, Аксинья пожимала худенькими плечиками и в голос заявляла, что русалка не может вечность мокнуть в чугунной ванне!
Обычно их злоключения граф и описывал в письмах к жене, разбавляя сведениями о погоде. Светлана просила писать пореже, потому что у неё из-за большого наплыва раненых совсем не остаётся времени на ответы. Сначала он отправлял ей письмо раз в месяц, потом начал писать одно письмо в два месяца, а сейчас разум подсказывал ему, что можно вообще прекратить переписку, потому что ни одного ответа за полгода он так и не получил.
«Любви все возрасты покорны; Но юным, девственным сердцам ее порывы благотворны…» А он давно не юн… Три тома из собрания сочинений солнца русской поэзии уже третий год лежали у него на столе, как и маленький томик стихов Тютчева — злорадный свадебный подарок князя Мирослава. Каждый вечер Фридрих просыпался с тютчевским заклинанием на устах: «День пережит — и слава богу!». Он даже научился не вздрагивать при слове «Бог».
Граф убрал руку с шара и взял чистый лист бумаги. Да, трехсотлетнему вампиру не следовало так сильно влюбляться… Сначала Фридрих хотел поставить в верху листа дату, но в итоге решил ограничиться месяцем — июнь 1916-го года. Трансильвания. Замок графа фон Крока. Он помедлил мгновение и вывел красивым почерком, как всегда — Дорогая жена, потому что так и не придумал для Светланы фон Крок ласкового прозвища. И задумался.
Писать было не о чем. Последнее время молодые не ссорились. И ему не хотелось выяснять истинную причину их перемирия. Писать о войне граф не хотел — волею географии они с женой оказались во враждующих лагерях. Фридрих следил за всеми передвижениями Антанты и очень сокрушался о потерях русских, особенно сейчас, когда союзники кинули их на врага как пушечное мясо. Впрочем, шутил Раду шепотом, когда Аксинья сбегала на озеро, окопы в три метра рыть научились — отличные могилы получаются…
Граф скомкал лист и бросил в корзину для бумаг. Нет, хватит! Он ничего писать не будет, раз у сестры милосердия нет даже минутки на ответ. Он часто перечитывал письмо, в котором было всего две строчки: я на фронте, лечу раненых, крови не боюсь. Да, крови она теперь точно не должна бояться… Иные письма вспоминать не хотелось.