— Бросьте, Раду! — послышался у нее за спиной смех Басманова. — Она же русалка — к утру отрастут!
Светлана поднялась и протянула руку графу, помогая подняться. Раду по-прежнему стоял, держа в каждой руке по отрубленной русой косе. Светлана забрала их и обернулась к мужу:
— Велите Раду растопить камин. Волосы надо сжечь. И пусть с ними сгорят все разногласия молодой семьи.
Басманов поднял меч и протянул графу:
— Фридрих, слышали? Рубите и своей бабе косы.
— Да вы что?! — отпрянул граф от упыря. — Это же главное украшение женщины…
— Главное украшение женщины — это мир в семье, — Федор Алексеевич ткнул графа рукоятью меча. — Рубите, Фридрих, рубите… Сейчас и юбки станут короче, и волосы. Мир меняется… Неизменна только бабская дурь. Рубите ее под корень!
ПРОЩАНИЕ (Эпилог)
Поезд медленно исчезал в клубах дыма, и стук его колес заменял чете фон Кроков учащенное сердцебиение. Им было страшно оставаться наедине друг с другом в старом замке среди покрытых густым лесом холмов. Страшно, потому что под покровом черной трансильванской ночи все тайное, даже то, что было задумано белыми ночами, рано или поздно станет явным. Волка увезли заколоченным в ящике по его же согласию, и сливовицу граф пообещал привезти в Петроград в конце зимы лично. Заодно уважить тещу и откушать блинов на чухонской крови. Гулянье на Масленицу ведь куда шире, чем на Рождество.
Фридрих сжал руку жены, и Светлана ответила ему таким же крепким рукопожатием, но не повернула головы, продолжая стремиться мыслями туда, откуда она ступила в неизвестность вечной жизни. Он смотрел на ее бледный профиль, на смешно вздернутый нос, на короткие светлые волосы: теперь они так забавно закручивались в бараньи рога у подбородка. И надеялся, что косы сгорели не зря.
Он скользил взглядом по ее вытянутой в струнку спине, затянутой в черное платье-футляр, в которое Аксинья за один день превратила пышное платье восемнадцатого века, собрав юбку забавными складками на манер сосновой шишки. Надевая шляпку, Светлана почти покраснела, когда попыталась отыскать на голове копну волос, чтобы приколоть перья. У русалки волосы снова были до пояса, а вот Светлане теперь следовало учиться делать иные прически.
Прощание вышло скомканным и быстрым. Они лишь успели присесть на дорожку и, вместо молитвы, взглянуть друг дружке в глаза. Пожалуй, впервые за свое недолгое, но такое бурное знакомство все пятеро открыто и дружелюбно улыбались. Упыри летели, а русалка скакала на белом волке, но все прибыли в Будапешт ровно к первому звонку, и Аксинья, потупившись, сунула подсушенные билеты человеку в форме. Отъезжающие не оглянулись, так как верили в завет древних: чем дольше прощание, тем тяжелее разлука. Пусть и такая краткая, по меркам вечной жизни, но оттого не менее тягостная.
Когда стук колес перестал доноситься даже до чуткого вампирского уха, графиня фон Крок резко развернулась и потянула мужа прочь от железнодорожных путей, в толпу людей, в свет электрических фонарей, разбавленных теплым летним дождем. Они шли молча, будто считали шаги, и прошли кварталов шесть, прежде чем замерли посреди пустынной улицы. Они воззрились друг на друга мокрыми из-за стекающего с ресниц дождя глазами.
Молчание давило, но слов, способных унять тоску и тревогу все еще не достаточно повзрослевшей Светланы, граф не находил. Прошло еще одно мучительное мгновение, прежде чем он вывел руку из-за своей спины и мягко опустил на затянутую шнуровкой талию жены. Светлана тут же рванулась к нему и упала на стянутую черной жилеткой грудь. Фридрих мягко провел рукой по ее вздрагивающей спине и так ничего и не сказал.
Слова утешения не находились, потому что не были нужны. Теперь и Светлана знала, что перед своими воспоминаниями вампиры, как и люди, бессильны. И не обязательно Фридриху было признаваться, что ему до сих пор не становится тоскливо в эту летнюю пору, когда наливаются соком ранние яблоки, вкус которых он помнит, но уже никогда не вкусит вновь.
— Идемте! — вдруг абсолютно спокойным голосом сказала Светлана, отстраняясь от мужа.